„Конец Вечности" — роман-предостережение

_В

повести «Образ жизни» американского писателя Роберта Блоха описан удивительный мир, созданный и управляемый согласно представлениям писателей-фантастов об идеальном обществе. Этот новый мир, где содержание научно-фантастических сочинений воспринимается буквально как подлинная история человечества, во всех отношениях разумнее, справедливее и чище, чем старый мир, погибший в пламени термоядерной войны. И среди пяти апостолов этого общества, больше всего сделавших для того, чтобы сохранить накопленные человечеством знания, ниспровергнуть милитаризм и одолеть господство монополистических корпораций, назван и Айзек Азимов.

Оказаться при жизни в роли положительного героя научно-фантастической литературы! — вряд ли можно придумать лучшее и более остроумное выражение признательности писателю-фантасту со стороны его собратьев по перу. Азимов, надо полагать, и не мечтал об этом, когда девятилетним мальчиком увлекся научной фантастикой, а затем десять лет спустя сам стал пробовать свои силы в этом сложном и увлекательном литературном жанре. Юношеское увлечение Азимова очень скоро оказалось его второй профессией; окончив химический факультет, он одновременно стал писателем и ученым, специалистом в области биохимии. Из-под его пера, чередуясь, выходили фантастические сочинения, специальные работы — «Биохимия человека», «Мир углерода», двухтомная «Энциклопедия интеллигентного человека», а также многочисленные научно-популярные книги. Ученый-биохимик и писатель-фантаст, Азимов не страдал раздвоением личности, но зато жестоко страдал от нехватки времени. Сначала он пожертвовал преподавательской работой; затем был вынужден свести до минимума свои лабораторные исследования. Когда же он решил, наконец, всецело посвятить себя литературному творчеству, научной фантастике он предпочел популяризацию науки. Впрочем, вряд ли этот выбор окончательный.

Азимов сравнительно быстро завоевал всеобщее признание как ведущий представитель современной американской научной фантастики. Он достиг этого не только и не столько благодаря незаурядным литературным способностям, сколько глубоко гуманистическим и остросоциальным содержанием своих произведений. В своем литературном творчестве, при всем многообразии тем, сюжетов и формы, он неизменно руководствовался стремлением укрепить веру людей в лучшее будущее и одновременно предостеречь их об опасностях на пути к нему. На фоне космических кошмаров и мрачных пророчеств, нередких в послевоенной зарубежной фантастике, откровенно стремящихся «пощекотать нервы» читателей, сочинения Азимова выделяются жизнеутверждающим оптимизмом.

В замечательном цикле новелл «Я — робот», принесшем писателю всемирную известность, он рассеивает широко распространенные на Западе опасения, связанные с созданием электронно-вычислительных машин, этих «искусственных разумных существ». Роботы Азимова, опять-таки в нарушение всех традиций, — это не механические злодеи, замышляющие извести человеческий род, а помощники людей, нередко более разумные и человечные, чем их хозяева.

В повести «Во имя доброй цели», вышедшей в разгар холодной войны, Азимов осуждает идею превентивной войны и макиавеллиевский принцип «цель оправдывает средства» во взаимоотношениях между разумными существами. А его новелла «Уродливый мальчуган», рассказывающая о том, как в результате неудачного эксперимента мальчик-неандерталец оказался в XX веке, представляет собою осуждение всякого расизма и национальной исключительности, призыв к солидарности человеческого рода, всех разумных существ во вселенной.

В одном из обращений к читателям Азимов следующим образом сформулировал гуманистическую роль научной фантастики в современном мире: «История достигла точки, когда человечеству больше не разрешается враждовать, — заявляет он. — Люди на Земле должны Дружить. Я всегда старался это подчеркнуть в своих произведениях... Не думаю, что можно заставить всех людей любить друг друга, но я желал бы уничтожить ненависть между людьми. И я совершенно серьезно полагаю, что научная фантастика есть одно из звеньев, которые помогают соединить человечество. Проблемы, которые мы поднимаем в фантастике, становятся насущными проблемами всего человечества... Писатель-фантаст, читатель фантастики, сама фантастика служат человечеству».

Как в построении сюжета, так и в манере письма, в формировании образов Азимов был и остается не только весьма своеобразным, оригинальным писателем, но и наряду с Рэем Брэдбери, Станиславом Лемом, Иваном Ефремовым, Артуром Кларком и Пьером Булем классиком научной фантастики XX века, поднявшим ее на уровень лучших произведений художественной литературы. Творчество Азимова, как и многих других писателей на Западе, продолжает прогрессивные традиции, заложенные в научно-фантастической литературе Гербертом Уэллсом.

Для Азимова научная фантастика не просто еще один, исключительно популярный в нашу эпоху литературный жанр, но вместе с тем, как это отмечал в своей автобиографии Уэллс, своего рода умозрительная социология. «Социология, — писал Уэллс, подводя итог своему творчеству, — не может быть ни просто искусством, ни наукой в узком смысле этого слова, она собрание знаний, представляемых в вымышленной форме с присутствием личного элемента, иначе говоря, литература в наиболее возвышенном смысле этого понятия». В соответствии с этим он и рассматривал «создание и критику утопий» как такую литературную форму, в которую лучше . всего мог быть облачен «хороший социологический труд». Разделяя это мнение, Азимов в статье «Социальная научная фантастика» сравнивал изображение возможного будущего и иных форм общественного устройства со своего рода «социальным экспериментом на бумаге». Приучать читателя к возможности изменений, заставлять его размышлять вдоль разнообразных направлений — в этом он усматривал «великую служебную роль научной фантастики».

Научная фантастика, по убеждению Азимова, призвана систематически исследовать возможные пути общественного развития, своевременно предостерегать об опасных тенденциях и самое главное — сделать рациональное размышление о судьбах человечества достоянием возможно более широких масс. Возрастающая популярность этого жанра литературы в наш век лишь увеличивает моральную и социальную ответственность писателей.

Лишенные социологического содержания сочинения даже наиболее одаренных представителей этого жанра предстанут перед нами разве лишь разновидностью легкой развлекательной литературы. Больше того, при таком поверхностном суждении легко проглядеть главное в их содержании, а именно — предостережение против некоторых опасных социальных тенденций антагонистического общества, которые (если позволить им беспрепятственно развиваться, если активно не противодействовать им!) имеют известную долю вероятности привести человечество к состоянию, изображенному в данном фантастическом произведении.

Долгое время Азимов был жертвой примитивного представления о социальной научной фантастике. Некоторые из его повестей и прежде всего роман «Конец Вечности» расценивались как мрачные пророчества, как реакционные технократические утопии. Но судить о них так — все равно что считать «Дон-Кихот» романом о рыцарских похождениях, а «Анну Каренину» выдавать за повесть о любовной интриге. На самом деле социальная фантастика Азимова представляет со-бой прямую противоположность тому, что ей приписывали некоторые либо чересчур наивные, либо явно недоброжелательные критики, обделенные фантазией. Его сочинения были задуманы и созданы не как обоснование реакционных утопий, а, пользуясь выражением Уэллса, как социальная критика подобных утопий.

Существует много веских причин, объясняющих нам, почему социальная научная фантастика на Западе так и не смогла подняться до создания прогрессивных утопий о будущем общественном устройстве; ее высшим достижением остался остросоциальный роман-предостережение. Было бы поспешно сводить все к тому, что даже наиболее прогрессивно настроенные представители этого жанра, будучи талантливыми писателями и убежденными гуманистами, оставались сравнительно посредственными социологами. Многое, по-видимому, объясняется общественными условиями, в которых они живут и творят. «Для человека, привыкшего смотреть на вещи с американской точки зрения, оптимистическое видение современного общества неприемлемо, — с грустью признавался Азимов. — Я использую фантастику для критики общества. Так же поступают в общем и все другие американские фантасты».

«Конец Вечности» — научно-фантастический роман, так сказать, с «двойным дном». Конечно, уже сама по себе увлекательная тема путешествия во времени возбуждает естественную любознательность читателя, а остродраматический сюжет и столкновение характеров захватывают воображение. Сокровенные мысли автора, однако, лежат значительно глубже внешнего развития событий в романе. Чтобы добраться до этого «второго дна» и составить себе верное представление о том, какими опасениями и надеждами Азимов хотел поделиться с читателями, надо принять во внимание ту гнетущую духовную атмосферу, в которой находятся широкие слои творческой интеллигенции на Западе. Их тревога за судьбы человечества и цивилизации связана с тем вполне реальным обстоятельством, что научно-техническая революция XX века в условиях общества, где они живут, сопровождается колоссальной концентрацией экономического богатства и политического могущества в руках господствующих, привилегированных классов и слоев. Опираясь на эти, в перспективе безграничные материальные ресурсы, предоставляемые в их распоряжение бурным развитием науки, капиталистические монополии вкупе с государством могут исподволь установить свое безраздельное господство в обществе. Их диктатура покоилась бы не на физическом подавлении, а на духовном порабощении народных масс, не на примитивном ограблении, а на изощренной эксплуатации трудящихся под вывеской «государства всеобщего благоденствия». Для увековечения своего господства правящая монополистическая олигархия прибегала бы не столько к полицейским репрессиям, сколько к манипуляции людьми, к внушению им надлежащего образа мыслей и поведения посредством тщательно разработанной системы научных методов воздействия на сознание человека. В таком обществе угнетенные даже не подозревали бы о своем угнетении. Подобная диктатура горстки монополистов, узурпирующих право бесконтрольно распоряжаться благами цивилизации и судьбами целых народов, по мнению многих людей на Западе, несравненно опаснее фашизма в его традиционной, привычной форме. Опаснее наряду с прочим и потому, что все еще не осознана народными массами.

Перспектива такого будущего, как кошмар, преследовала известного английского писателя Олдоса Хаксли в последние годы его жизни. Незадолго перед смертью он писал, что «технический прогресс ущемляет маленького человека и помогает Большому Человеку» почти во всех сферах общественной деятельности. Эрих Фромм, один из наиболее популярных па Западе философов, в своих книгах и статьях постоянно предостерегает об опасности такого общества, где «человек строит машины, действующие как люди, и создает людей, действующих как машины». Эту цивилизацию кондиционированного воздуха и кондиционированного сознания обличает в романе «431° по Фаренгейту» знаменитый фантаст Рэй Брэдбери.

Азимов рассматривает социальные последствия научно-технической революции несравненно дальновиднее большинства философов и социологов па Западе. Для него всевластие технократической олигархии — это не фатальный исход, а лишь одно из возможных последствий научного прогресса в том случае, если его плодами завладеет в своекорыстных интересах привилегированное меньшинство, «высшая каста», каково бы ни было ее происхождение.

Как герой романа, так и его читатель приходят к осознанию этой опасности постепенно, убеждаются в ней ходом событий. Вначале Харлан не подвергает сомнению ни разумность установленных в Вечности порядков, ни право Вечных по своему усмотрению кроить и перекраивать историю человечества. Больше того, этот порядок кажется ему единственно справедливым, а деятельность Вечных — продиктованной исключительно заботой о благополучии человеческого рода. Постоянное вмешательство их в судьбы людей воспринимается им как тяжелое, но добровольно возложенное Вечными на себя бремя ради счастья всех прошлых, настоящих и будущих поколений. «Вечность, — поучает он, — не забава и не развлечение для скучающих особ. Мы работаем дни и ночи. Мы осуществляем величайшую миссию. Мы изучаем до мельчайших подробностей все Времена с основания Вечности и до последних дней рода человеческого и рассчитываем неосуществленные возможности, а число их бесконечно, но среди них нам надо отыскать самые лучшие, а затем мы ищем момент Времени, когда ничтожное действие превратит эту возможность в действительность, но и лучшая действительность не предел, и мы снова ищем новые возможности, и так без конца...»

Под влиянием различных обстоятельств Харлан, однако, начинает колебаться в своих убеждениях, внушенных ему в процессе обучения и воспитания. Его все больше возмущает иерархический строй с его «высшими» и «низшими» кастами, где на социальном дне находятся обычные люди — «времяне», похищаемые из реальности для обслуживания Вечных. Он узнает об интригах среди Вечных, об использовании ими аппаратов для подслушивания и слежки, об утонченных методах расправы с нарушителями установленных порядков. В конце концов он обнаруживает, что сама Вечность больше похожа не на идеализированный средневековый монастырь, а на полицейское государство. Ему нечего возразить на обвинения, брошенные ему в лицо Нойс; Вечность предстает перед ним «такой, какой она была в действительности — клоакой закоренелых психопатов, спутанным клубком человеческих жизней, беспощадно вырванных из своей среды».

В ходе драматических столкновений с действительностью, в процессе личных переживаний Харлан пересматривает моральные ценности, которыми руководствовался прежде. Его уверенность в правоте и непогрешимости Вечных по отношению к обитателям Времени поколеблена репликой Нойс: «Но ведь это же преступление!.. Как вы смеете? Кто позволил Вечным распоряжаться нашей судьбой?» Раздражение, которое у него первоначально вызывали сожаления окружающих об отдельных последствиях вмешательства в реальность, перерастает в сомнения в необходимости всей деятельности Вечных вообще.

С незаурядным художественным мастерством и психологическим тактом писатель показывает, как в душе его героя, наделенного обостренным чувством социальной справедливости, нарастает протест. Побуждаемый сначала стремлением лишь реформировать, усовершенствовать социальный строй внутри Вечности, Харлан приходит к решению уничтожить Вечность.

В «Конце Вечности» Азимов обращается к «вечной» философской и моральной проблеме — к конфликту между целью и средствами ее достижения в человеческой деятельности. Эта проблема, над решением которой бились целые поколения мыслителей в прошлом, приобрела исключительную остроту в нашу эпоху, когда развитие науки и техники вложило в руки людей ни с чем не сравнимые средства разрушения и созидания, поставив человечество перед дилеммой: во имя каких целей они будут употреблены. Решение, которое предлагает Азимов, глубже и убедительнее, чем в подавляющем большинстве философских трактатов и моральных нравоучений на эту тему. Его роман содержит в себе опровержение знаменитого иезуитского принципа «цель оправдывает средства», которым обосновывались самые ужасные преступления в истории.

Азимов не останавливается на том сравнительно элементарном и очевидном для каждого случае, когда благородные цели лицемерно провозглашаются для маскировки эгоистических, корыстных интересов отдельных лиц или же привилегированных слоев. Его занимают гораздо более сложные ситуации, когда люди искренне убеждены в благородстве поставленных ими перед собой целей и когда эти цели в самом деле благородны. Могут ли вообще люди искать оправдания своим поступкам в тех целях, которыми они руководствуются? Во имя чего, например, можно без зазрения совести принести в жертву 50 миллиардов людей? Отвечая на этот вопрос, Азимов прежде всего показывает, что за благородными целями могут скрываться совершенно иные мотивы и побуждения, в которых люди не отдают себе отчета. На первый взгляд Вечные в романе ставят перед собой «только одну цель — улучшение реальности, увеличение суммы человеческого счастья». Они искренне верят в это. Однако затем оказывается, что вмешательство Вечных в жизнь людей могло подсознательно быть продиктовано им просто стремлением увековечить свое господство над человечеством. И даже Твиссел, председатель Совета Времени, делится с Харланом своими сомнениями на этот счет: «А вдруг мы, несмотря па все наши самые честные и благородные намерения, остановили эволюцию человека, потому что боялись встретиться со сверхлюдьми?»

Идея путешествия во Времени, воплощенная в романе, позволяет писателю поставить проблему цели и средств в масштабе человеческой истории в целом. Как узнать, в самом деле, в чем состоит наибольшее благо, наивысшая цель с точки зрения всего человеческого рода? В эпилоге романа Азимов вкладывает в уста Нойс собственные размышления о месте и призвании человечества во вселенной: «Наивысшего блага?.. А что это такое? Кто отвечает па этот вопрос? Ваши счетные машины, ваши анализаторы, ваш Кибермозг?» Трудность, связанная с ответом на эти вопросы, как считает Азимов, состоит, однако, не в том, чтобы найти формулу человеческого счастья, равно пригодную для всех времен и народов. Даже если бы подобная формула была найдена, оказалось бы, что ее невозможно применить.

Высшее благо для человечества в целом отнюдь не совпадает с суммой наибольшего благополучия для людей на каждом отдельном отрезке, в каждом столетии всемирной истории, для каждого народа и поколения. Разве рабство в античном мире было наибольшим из всех возможных благ для подавляющего большинства людей в тот период? Не лучше ли было бы для индейцев XVI—XIX веков, чтобы европейцы вообще не открывали Америку? Можно ли утверждать, что революции и гражданские войны совпадали во времени с увеличением благополучия живших в тот период поколений? Погоня за наибольшей суммой благ для каждого текущего поколения заставила бы исключить из всемирной истории почти все периоды крутой ломки устоявшихся отношений и привела бы к резкому замедлению, если не к прекращению общественного прогресса. И не случайно вся будущая история человечества, описанная в романе, приобретает характер бесконечного повторения уже пройденных циклов. «Любая система, — пишет автор, — которая, подобно Вечности, позволяет кучке людей принимать решения за все человечество, выбирать за человечество его будущее, неизбежно приводит к тому, что высшим благом начинают считаться умеренность и безопасность — синонимы посредственности». Противоречие между целью и средствами, как считает Азимов, нельзя разрешить, просто заменив одну цель другой. Решение проблемы вовсе не состоит в том, что взамен цели — «наивысшее благо», которую преследуют Вечные, люди из скрытых столетий навязывают человечеству иную, лучшую цель. Каковы бы ни были цели, которыми действительно руководствуются люди, их реальное значение в истории исчерпывается тем, что позволяет давать моральную оценку их поведению и поступкам.

В масштабе всемирной истории каждая определенная цель, коль скоро она осуществлена, превращается в средство достижения последующих целей. Согласно материалистическому пониманию истории развитие общества — это не продукт идеальных побуждений людей, а результат тех материальных средств, которые были на всем ее протяжении употреблены ими во имя разных целей. Именно эти средства, приводимые в движение людьми, независимо от их субъективных намерений, — единственная действующая причина в истории, лишь она одна может сказаться на ходе общественного развития. Лучшая цель поэтому та, которая предполагает употребление наилучших, возможно более гуманных средств для своего достижения.

Заставляя читателя задуматься над этими проблемами, роман Азимова тем самым помогает осознать, что нет и не может быть таких целей, которые оправдали бы в глазах человечества термоядерную войну, диктатуру кучки олигархов, вооруженную интервенцию, подавление демократических прав народа, расовую ненависть и прочее социальное зло. Каждый человек, пусть в небольшой степени, в своем роде Харлан; от его решений и действий тоже зависит, будет или не будет увековечен антагонистический общественный строй со всеми его катаклизмами и несправедливостями.

Прочитав роман Азимова, читатель, разумеется, вправе также спросить: допустимы ли с научной точки зрения те предположения, которые положены автором в основу сюжета? На этот вопрос, рискуя разочаровать некоторых, приходится ответить отрицательно. В романе «Конец Вечности» можно обнаружить два слабых места. Одно из них — слишком вольное обращение с понятием «время», другое связано с социологической концепцией автора. В соответствии с современными философскими и физическими представлениями об объективном мире время и пространство являются не абсолютными, а относительными свойствами движущейся материи. При всей относительности времени оно, однако, обладает исключительно важным объективно присущим ему признаком, а именно — необратимостью. Иначе говоря, все процессы, происходящие во времени, протекают в одном направлении: от прошлого через настоящее в будущее. Употребляя по отношению ко времени такое определение, как «четвертое измерение», нельзя рассматривать его упрощенно в виде какого-то своеобразного пространственного вместилища, где одновременно сосуществуют все прошлые и будущие состояния каждого явления! В любой данный момент времени реально существует только настоящее; прошлое же и будущее объективно существует только в качестве элементов этого настоящего; первое — как его основание, причина, а второе — потенциально, как возможность.

Любое путешествие во времени согласно теории относительности допускается лишь как результат того реального процесса, что в различных движущихся системах время протекает хотя и в одном направлении, но при определенных условиях с разной скоростью. Путешественник во времени, образно говоря, может перенестись в далекое будущее, но он никогда не может вернуться даже в самое непосредственное прошлое; самое большее, на что он может рассчитывать, — это наблюдать следы прошлого в настоящем, а также реконструировать элементы прошлого по этим следам. Использовать, например, энергию предстоящей в отдаленном будущем «вспышки Солнца» так же нелепо, как печь хлеб из муки урожая будущего года.

Необратимость времени — это не постулат той или иной физической теории, но краеугольный принцип научного знания. Нарушение этого принципа равносильно отказу от научного детерминизма, от причинности, на чем зиждется все здание науки. Как ученый и энциклопедически образованный человек, Азимов прекрасно сознает это и, чтобы не вводить читателя в заблуждение, формулирует от имени Августа Сен-нора, одного из персонажей романа, неразрешимые научные парадоксы, которые влечет за собою гипотетическое предположение об обратимости времени.

Другое, столь же произвольное допущение в романе — это неправомерное преувеличение роли случайности в развитии общества. Азимов, по-видимому, разделяет весьма распространенное на Западе среди философов, социологов и историков мнение, будто история человечества всецело зависит от случайного стечения обстоятельств; так что даже самые ничтожные изменения, складываясь в длинные причинно-следственные связи, могут совершенно изменить ход исторического развития. Собственно говоря, именно на этом представлении построено описанное в романе вмешательство Вечных в судьбу человечества: произвести Минимально Необходимое Воздействие с таким расчетом, чтобы оно повлекло за собою Максимально Ожидаемую Реакцию. Оказывается, «достаточно заклинить муфту сцепления в двигателе», или «испортить тормоза в автомобиле одного конгрессмена», или даже «переместить ящик с одной полки на другую», чтобы произвести крутой поворот во всей последующей истории человечества.

Страницы романа, где описываются последствия подобного вмешательства Вечных в историю, буквально напрашиваются на сравнение с не менее фантастическими рассуждениями знаменитого историка Арнольда Тойнби о том, что всемирная история приобрела бы совершенно иной вид, если... Александр Македонский не умер бы в возрасте 32 лет, турки не захватили бы Вену в 1683 году, а у Вильсона было бы лучше здоровье.

Для того чтобы убедиться в наивности и несостоятельности такого рода предположений, в данном случае нет надобности пускаться в пространные доказательства закономерного характера развития общества. Достаточно сформулировать несколько вопросов, на которые может быть дан только один вполне определенный ответ: если бы Гутенберг не изобрел типографского шрифта, неужели мы до сих пор переписывали бы все книги от руки; если бы Колумб не открыл Америку, неужели мы до сих пор не подозревали бы о ее существовании; если бы не родились Уатт, Фарадей, Дизель и десятки других ученых, неужели мы до сих пор передвигались бы только на лошадях, жили бы при свете свечей и т. п. Конечно, нет! В этом нас убеждает уже тот простой и очевидный факт, что все великие открытия непосредственно отвечали потребностям своей эпохи, логично напрашивались из предшествовавшего развития и, как правило, совершались неоднократно и параллельно разными людьми.

Отказывать роману «Конец Вечности» в эпитете «научно-фантастический» под предлогом содержащихся в нем некоторых произвольных допущений было бы все равно, что сомневаться в реалистичности какого-либо художественного произведения только на том основании, что его герои — вымышленные лица. «Конец Вечности» — это не трактат о свойствах времени и о роли случайности в истории, а научно-фантастический роман о возможных социальных последствиях научно-технической революции нашего века.

Без тех гипотетических предположений, которые сделал автор, не было бы ни увлекательного романа, ни своевременного предостережения о реальных опасностях на пути к великому будущему человечества. И за то и за другое мы можем быть только признательны Азимову как писателю, ученому и гуманисту.

Араб-оглы Э. А.