90. Оксман Азадовскому

<Саратов> 17 июня <19>52

Дорогой Марк Константинович,

только сейчас основательно прочел вашу работу о «Затерянных и утраченных произведениях декабристов». Сперва я ее только перелистал, удовлетворил

266


свое любопытство, а потом, не спеша, стал «вычитывать» как придирчивый тех<нический>-ред<актор>, но, конечно, не как рецензент, ибо рецензия све­лась бы только к набору самых высоких оценочных эпитетов, в которых мы с вами, м<ожет> б<ыть>, и нуждаемся в печати, но которые смешно было бы перебирать в дружеской переписке. Я буквально потрясен вашим размахом, зрелостью и тонкостью конкретных наблюдений, богатством материала, точ­ностью приемов изучения, блестящим литературным оформлением, высотой теоретического уровня. Я не могу сказать, что все это было для меня неожи­данно, но все же и после вашего замечательного издания Бестужевых вы под­нялись не просто вверх, но задели стратосферу. Невольно заключаю, что «по­жар способствовал вам много к украшенью»1. Прежде вы так о декабристах не писали! Без этой работы не обойдется ни один исследователь декабризма, ни один специалист по вопросам истории рус<ской> культуры — лет 75, никак не менее. А это ведь для нашего брата предел желаний — сохранить актуаль­ность на три четверти века вперед! После этого остается уже только био-библиогр<афическая> справка в очень специальных справочниках — она бу­дет жить еще лет 100 «для немногих»2. Замечаний типа возражений у меня нет, хотя я и не согласен со всем тем, что вы говорите об Ордене рус<ских> рыцарей и о «Воз<звании> к сынам Севера». Пробел я заметил только один (имею в виду пробелы существенные) — полное молчание о Федоре Глинке, как будто бы он не декабрист, а Мещевский, о кот<оро>м вы все-таки нашли нужным сказать несколько слов3. Кое-где чувствуется к концу стилистичес­кая небрежность, но все это устранимо в двадцать минут. Сегодня же буду писать Илье о своих впечатлениях и огорчу его решительными возражениями против каких бы то ни было урезок вашей работы в печати.

В Москве я рассчитываю быть не позже начала июля — и хотел бы всерьез отдохнуть месяца полтора. Очень устал, очень изнервничался, очень мрачно настроен. Так жить дальше, как я живу сейчас, — нельзя. Надо перейти в другой город, где за моими плечами будет 6 лет Саратова. А здесь у меня за плечами десятилетка — и отсюда все неполадки. Новое руководство и в области, и в городе, и <в> университете меня не знает или, точнее, не хочет знать,\а факуль­тетские и кафедральные мои лидеры не имеют никакого веса, а потому и абсо­лютно бессильны что-либо сделать. Жить осталось очень недолго, а каждый год в Саратове мне стоит пяти — в лучшем случае4. Может быть, в ином месте будет хоть немножко легче, а потому твердо решил домогаться назначения в какой-ниб<удь> респуб<ликанский> вуз на востоке (все равно где — лишь бы дали квартиру и полную профес<сорскую> ставку). Думаю поговорить еще с В. В. Виноградовым, м<ожет> б<ыть>, можно перейти в какой-ниб<удь> акад<емический> филиал, но плохо верю в успех, зная его инертность в таких делах. Не дадите ли вы какого-ниб<удь> совета в этом направ<лении>? Разуме­ется, все эти мои планы должны остаться только между нами, я об этом еще решительно никому не говорил ни слова, но собираюсь писать об этом еще Мих<аилу> Павловичу. О том же, насколько у нас ненормальная обстановка, свидет<ельствует> тот факт, что Ал<ексан>др Павлович с сентября твердо ре­шил уйти на пенсию. Да и в этом году он уже почти не работал — бережет себя.

Месяца полтора назад смотрел я сигнальные экземпляры Сарат<овского> сборника статей о Белинском (спец<иальный> том Уч<еных> Записок)5. Очень неплохо оформлена эта книга, очень нужные работы в ней напечатаны и на

267


высоком теорет<ическом> уровне, актуально и т. п. Но все это не мешает сборнику лежать без движения в типографии. Сдан он был в набор в 1949 г., набран в первый раз в 1950 г., набран во второй раз летом 1951 г., сверстан прошлой осенью, затем опять проходил все московские и саратовские инстан­ции. Везде получил одобрение — и тем не менее наш ректорат смертельно боится выпустить его в свет, хотя книга отпечатана и сброшюрована...

Не помню, писал ли я вам о своей статье для сборника «Памяти Н. Л. Бродского»6. Я ее давно послал Добрынину7, но очень сомневаюсь, что она «пройдет», хотя я и старательно подгонял свои заключения в самые обтекаемые формы. Но сейчас чувствую, что «уши торчат». Дал я статье такое хитроумное название «Проблематика крест<ьянской> революции в работе Пушкина над первоисточниками «Ист<ории> Пуг<ачева>» и "Кап<итанской> доч<ки>"»8. Я убежден в своей правоте на 100%. Опираюсь на Энгельса, Маркса, Ленина, Сталина — не цитатно, а смотря в самый корень, документируя каждое слово, — и все-таки «сумлеваюсь штоп». Очень уж не похоже на то, что об этом всём писалось. Учтите, что самое «неожиданное» я все-таки из статьи изъял.

Спасибо за справку о песенке Бакунина — важен и отриц<ательный> рез<ульта>т.

Каковы планы у вас на лето? Не увидимся ли в Москве? Не знаю, что и думать о декаб<ристском> сб<орнике> Инст<итута> Истории9. Третий год маринуется моя работа, старея на ходу!

Сердечный привет Лидии Владимировне и вам от нас обоих.

Ваш Ю. О.

1 Видоизмененная реплика Скалозуба из «Горя от ума» Грибоедова (II. 5).

2 Обыгрывается название альманаха «Für Wenige» («Для немногих»), издавав­шегося В. А. Жуковским в январе—мае 1818 г. (шесть выпусков) и целиком
заполненного его переводами.

3 Азадовский учел это замечание Оксмана, включив в Обзор сведения о Ф. Н. Глинке и сняв упоминание об А. И. Мещевском.

4 «Дальше нет сил терпеть того, что делается в нашем университете, — писал Оксман в тот же день К. П. Богаевской. — Ни морально, ни материально моя работа меня уже второй год никак не устраивает. Неужели я так уже никому не нужен, что не найду работу в более человеческих условиях. Пока еще я в состоянии работать по-настоящему, чувствую, что и лекции читаю неплохо, и факультет<скую> работу веду на большой высоте, и знания мои нужны Со­ветскому Союзу, и писать могу на самые актуальные темы. Но каждый год в Саратове мне стоит с 1949 г. пяти лет нормальной жизни. Печатных возмож­ностей здесь никаких, людишки из ректората — мелкота, но ядовитая, от них каждый день могу ждать только подвохов, а не поддержки. На днях всерьез беседовал с ректором — и понял, что мне рассчитывать не на что — лучше уйти с осени самому, а иначе "доймут"» (Ю. Г. Оксман в Саратове. С. 263; ректор — Р. В. Мерцлин). Это положение дел побудило Оксмана предпринять летом 1952 г. в Москве ряд конкретных действий (см. в последующих письмах). См. также: Коробова Е. Ю. Г. Оксман в Саратове. 1947—1957 гг. С. 149—151.

5 См. примеч. 2 к письму 3.

6 Сб. не состоялся. «С горечью узнал сегодня, что новое руководство Инст<итута> Мировой Лит<ературы> отменило сборник памяти Н. Л. Бродского, —

268


писал Оксман М. П. Алексееву 18 июня 19S2 г. — Я, правда, ждал этого акта, но все-таки почувствовал себя так, как будто бы ударили хлыстом при этом и меня». И в тот же день — К. П. Богаевском: «Очень досадно мне, что не будет сборника памяти Н. Л. Бродского. И вовсе не потому, что мне хотелось напе­чатать свою статью в нем, а потому, что сборник — это самая лестная форма увенчания памяти ученого» (Богаевском К. П. Возвращение. С. 107).

7 Михаил Кузьмич Добрынин (1899—1955) — литературовед, критик; научный сотрудник ИМЛИ.

8 Статьи Оксмана под таким названием в печати не появилось. Вопрос о реакции Пушкина на крестьянско-солдатские восстания XVIII в. и 1830—1831 гг. рас­смотрен Оксманом в статьях «Пушкин в работе над «Историей Пугачева» и повестью "Капитанская дочка"» (см.: Оксман Ю. Г. От «Капитанской дочки» к «Запискам охотника». С. 5—133) и «Пушкин в работе над романом "Капитан­ская дочка"» (см.: Пушкин А. С. Капитанская дочка. С. 149—152).

9 См. примеч. 9 к письму 37.