ПИСЬМА УЧЕНЫХ КАК ЗЕРКАЛО ЭПОХИ
Наше поколение стоит уже в шеренгу. Невидимая рука уже расставила нас в очередь, — и вот мы с закрытыми тазами идем к своей мете. И также, видимо, не суждено будет свершить всего, что Задумано, о чем мечталось, что долго вынашивалось...
Азадовский
— Н. К. Гудзию 10 февраля
В течение сорока лет продолжалось дружеское и творческое общение двух выдающихся ученых-филологов, историков русской литературы и общественной мысли — Марка Константиновича Азадовского (1888—1954)2 и Юлиана Гри-
1 Личный архив К. М. Азадовского (Петербург). Все материалы данного архива (оригиналы и копии) используются в дальнейшем — кроме отдельных случаев — без отсылок.
2 Перечень работ М. К. Азадовского см. в составленном В. П. Томиной «Указате ле лит-ры» (Новосибирск, 1983). Дополнения к Указателю см.: Сиб. огни. 1988. № 12. С. 166—170 (сост. М. Мельц). См. также: Азадовский Л. В. Из научного наследия М. К. Азадовского (Замыслы и начинания) // Азадовский М. Статьи и письма: Неизданное и забытое. Новосибирск, 1978. С. 189—236.
Неоднократно появлялись в печати и письма М. К. Азадовского (а также письма к нему). Публикации 1969—1981 гг. учтены в Указателе В. П. Томиной (С. 85—86; 101—102). Дальнейшие публикации: Из блокадных писем М. К. Азадовского / Сост. и прокомментировано Л. В. Азадовской // Азадовский М. К. Сиб. страницы. Иркутск, 1988. С. 283—300; Яновский Н. Неопубликованные письма ученого <П. Л. Драверту, Г. Ф. Кунгурову, Е. Д. Петряеву> // Лит. наследство Сибири. Т. 8. Новосибирск, 1988. С. 219—343; Переписка М. К. Азадовского с М. П. Алексеевым / Вступл., примеч., публ. К. М. Азадовского/ Сиб. огни. 1988. № 12. С. 151—160: Письма П. Г. Богатырева к М. К.Азадовскому / Публ. С. П. Сорокиной // Филологич. зап. (Воронеж). Вып. 1.1993. С. 138—149. Лапшина Н. Д. «...Таково мое дружеское мнение». По страницам писем М. К Азадовского Н. В. Здобному // Библиография. 1994. № 4. С. 112— 120; Письмо М. К Азадовского С. И. Вавилову / <Публ. И. 3. Ярневского> // Воспоминания о М. К. Азадовском. Иркутск, 1996. С. 182—194; Письмо М. К. Азадовского С. Ф. Баранову / Вступл. и публ. К. М. Азадовского // Там же. С. 194— 206; Малышева М. П., Познанский В. С. Переписка М. К. Азадовского с редакцией ССЭ // Гуманитарные науки в Сибири. 1996. № 4. С. 98—102.
горьевича
Оксмана (1895—1970)"'. «Мы познакомились с ним в году 1914, а подружились в
1917—1918. С тех пор мы и не расходились, поддерживая связь даже в пору моего
невольного пребывания на далекой Колыме», — вспоминал Оксман в письме к Л. П.
Гроссману 5 декабря
3 Первая печатная библиография работ Ю. Г. Оксмана составлена В. Эджертоном (см.: Russian Literature. 1973. № 5. P. 5—34). Существует, кроме того, неопубликованный список его трудов, составленный К. П. Богаевской // Рос. гос. архив лит-ры и искусства (далее — РГАЛИ). Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр. 1428.
Перечень работ (в том числе и зарубежных),
посвященных Ю. Г. Оксману, см. в публ.: Из переписки Ю. Г. Оксмана/ Вступ.
статья и примеч. М. О. Чудаковой и Е. А. Тоддеса // Четвертые Тыняновские
чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С. 116—117; См.
также: Каверин В. А. Литератор. Дневники и письма. М., 1988. С. 133—144;
Пугачев В. В., Динес В. А. «А все-таки она вертится!» Об Ю. Г. Оксмане
// Проблемы исторической культуры, лит-ры, социально-экономической мысли.
Межвузовский сб. Вып. 5. Саратов, 1989. С. 34—60; То же: Pugacev V. V.,
Dines V. A. «Eppur si muove!» Julian Grigor'evic Oksman / Rivista storica
italiana. 1990. Anno CII. Fascicolo I. P. 166—194; «Человек жизнерадостный и
жизнедеятельный...» (Набросок портрета Ю. Г. Оксмана по материалам его архива)
/ Обзор А. Д. Зайцева // Встречи с прошлым. Вып.
См. также: Пуганее В. В., Динес В. А. Историки, избравшие путь Галилея. Статьи, очерки. Посвящается 100-летию Юлиана Григорьевича Оксмана / Под ред. Л. Е. Герасимовой. Саратов, 1995.
4 РГАЛИ. Ф. 1386. Оп. 2 Ед. хр.
еще студентом
историко-филологического факультета Петербургского университета; Азадовский же,
окончивший университетский курс в
С 1919 по 1930 гг. М. К. Азадовский, вернувшись в Сибирь, преподает русскую
литературу в высших учебных заведениях Томска, Читы и, наконец, родного
Иркутска (с 1923 по 1930 гг. он занимает кафедру русской литературы в Иркутском
государственном университете). Оксман же успешно сочетает в те годы научную
деятельность с общественно-административной (в 1917—1918 гг.— помощник
начальника архива Министерства (Наркомата) просвещения; в 1918— 1919 гг. —
заведующий Сектором цензуры и печати Центрархива и одновременно — член Петросовета.
1920—1923 гг. Оксман проводит в Одессе, где становится ректором
Археологического института, членом губревкома и т. п.). В
5 См.: Пушкинист. Историко-лит. сб. Вып. 2. Пг., 1916. С. 290—292.
6 Чудакова М. О., Тоддес Е. А. Тынянов в воспоминании современника (Сообщение) // Тыняновский сб. Первые Тыняновские чтения. Рига, 1984. С. 92.
7 Понедельник Народного слова (Москва). 1918. № 7. 10 июня. С. 8.
8 О настроениях
Оксмана того времени можно судить по его письму к А. Ф. Кони, отправленному из
Одессы (дата письма — 19 сентября
9 Азадовский М. Памяти С. А. Венгерова. (Венгеров — библиограф). Чита, 1922 (отдельный оттиск статьи, первоначально опубликованной: Вестник просвещения (Журнал М-ва народного просвещения ДВР). 1922. № 1. С. 96—108).
10
РГАЛИ. Ф. 2567; Оп. 1. Ед. хр.
свою
книгу о Тургеневе (И. С. Тургенев. Исследования и материалы. Вып. 1. Одесса,
1921)". В
11 Текст инскрипта: «Дорогому Марку Константиновичу Азадовскому переассигновывается «резановский» экземпляр отсутствующей у автора книги. Ю. Оксман 23/Х 1924». Ниже зачеркнута более ранняя надпись: «Глубокоуважаемому Владимиру Ивановичу Резанову от автора 17/Х 1922» (хранится в библиотеке К. М. Азадовского).
Владимир Иванович Резанов (1867—1936) — историк рус, украинской и западноевропейской лит-р. Профессор Ин-та народного образования в Нежине. Чл.-корр. (1923).
12 В публикации
13 Имеется в виду Комиссия по изучению деятельности декабристов и их времени при Ленинградском отделении Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев.
14 РГАЛИ. Ф 24. Оп. 1. Ед. хр. 107. Упоминаются: Ольга Константиновна Буланова, урожд. Трубникова (1858 — после 1938) — внучка декабриста В. П. Ивашева, и Зинаида Дмитриевна Еропкина, урожд. Ивашева (1876—1956) — дочь Д. И. Завалишина.
15 Подробнее об этой несостоявшейся публикации см.: Азадовском
Л. В. Из научного наследия М. К. Азадовского. С. 223. Вступление
опубликовано в кн.:
Азадовский М. К. Страницы истории декабризма. Кн. 1. Иркутск, 1991. С.
127—141; там же на с. 380—386 — содержательный комментарий А. А. Ильина-
Томича.
16 Знакомство М. П. Алексеева (см. примеч. 16 к письму
10) с Оксманом восходит к
8
ли ли Вы его? О
чем он там рассказывает»17. 5 января
И еще один пример творческого содружества Азадовского и Оксмана во второй половине 1920-х гг. — печатный отклик Оксмана на подготовленную Азадовским (совместно с Ис. М. Троцким21) публикацию писем М. и Н. Бестужевых из Сибири22.
В
17 Письма М. К. Азадовского к М. П. Алексееву хранятся ныне в личном архиве К. М. Азадовского. Письма М. П. Алексеева к М. К. Азадовскому — в Рукописном отделе Рос. гос. библиотеки (далее — РГБ). Ф. 542. Карт. 57. Ед. хр. 41.
18 Имеется в виду: Восстание Черниговского полка. Обзор
источников, публикаций и исследований / К печати
подготовил Ю. Г. Оксман. М.; Л., 1929.
(Восстание декабристов. Т. VI).
19 В 7-м номере «Звезды» за
(С. 217—222) и «Полемические заметки Пушкина» (С. 222—224).
20 Имеется в виду: Рылеев К. Поли. собр. стихотворений / Ред., предисл. и примеч. Ю. Г. Оксмана. Вступ. статья В. Гофмана. Изд-во писателей в Ленинграде, 1934 («Библиотека поэта». Большая серия).
21 Исаак Моисеевич Троцкий (1903—1938?) - историк, декабристовед, близкий в 1930-е гг. к Азадовскому и Оксману.
22 Звезда. 1930. № 11. С. 205—206. Полное название рецензированной кн.: Декабристы М. и Н. Бестужевы. Письма из Сибири. Вып. 1. Селенгинский период — 1839—1841 / Ред. и примеч. М. К. Азадовского и И. М. Троцкого. Иркутск, 1929.
23 Имеется в виду
Научно-исследовательский ин-т сравнительного изучения лит-р и языков Запада и
Востока им. А. Н. Веселовского при Ленинградском ун-те — одно из отделений
Российской Ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук
(РАНИОН), ликвидированной в
те
всякого рода реорганизаций, во главе литерат<урно>-метод<ического>
сектора стали В. А. Строев-Десницкий24 и... М. К. Азадовский.
Последний вообще идет сейчас очень в гору и занимает все новые и новые посты
как признанный марксист и авторитет<ный> организатор науч<ной>
работы. Вообще хорошо быть новым человеком на старых местах, но за
М<арка> К<онстантино-вича> я все-таки искренно рад»25.
Юлиан Оксман (в то время видный пушкинист, инициатор и автор ряда отечественных изданий, посвященных Пушкину) привлекает Азадовского к участию в проектах, душою и двигателем коих он тогда являлся, например, — в работах Пушкинской комиссии АН СССР. Пушкинская тема интересует в те годы Азадовского прежде всего в свете его углубленных занятий русским фольклором. В середине 1930-х гг. публикуется серия его исследований: «Пушкин и фольклор», «Пушкин и народность», статьи о сказках Пушкина и т. д. Некоторые из этих пушкиноведческих работ были выполнены по просьбе Оксмана и при непосредственном его содействии. «Глубокоуважаемый Павел Елисеевич, — пишет, например, Азадовский П. Е. Щеголеву (письмо без даты; судя по содержанию — 1929—1930 гг.). — Присылаю для «Приложения к III тому соч<инений> А. С. Пушкина» выполненную мною, по поручению Ю. Г. Оксмана, «программу поэмы о Бове». Даты и спорные чтения установлены мною. Текст в окончательном виде санкционирован Юлианом Григорьевичем»26.
Занимая в те годы видные позиции в ленинградской академической жизни,
оба работают в непосредственной близости27. М. К. Азадовский стимулирует
изучения в области русского фольклора, возглавляет фольклорный отдел
Государственного института истории искусств, заведует (с
24 О В. А. Десницком см. подробно в примеч. 3 к письму 8.
25 ИРЛИ. Ф. 4% (фонд не описан). В дальнейшем письма Оксмана к Н. К. Пиксанову цитируются без отсылок.
26 ИРЛИ. Ф. 627. Оп. 4. Ед. хр.
нива» в 1930—1931 гг. (П. Е. Щеголев был одним из редакторов этого издания). В
3-м томе (Поэмы и драмы. Ред. С. М. Бонди, Б. В. Томашевского и
П. Е. Щеголева. М.; Л., 1930) были напечатаны подготовленные
М. К. Азадовским «Программы и планы» к поэме «Бова» по текстам из собрания Л.
Н. Майкова (С. 263-264).
Следует также обратить внимание на участие Азадовского — совместно с Оксманом — в томе «Путеводитель по Пушкину» (последний том названного выше шеститомника), как и на появление его работ в двух первых томах «Временника Пушкинской комиссии» (1936), которые составлял и редактировал Оксман.
27 «Дорогому другу Юлиану Григорьевичу» — такую надпись
сделал М. К. Азадовский 12 июля
10
статут
литературы АН СССР), где с
Ленинградское отделение издательства «Academia» возглавлял тогда Л. Б.
Каменев, с которым Оксман был тесно связан, особенно в
«В «Academia» носятся слухи, что уже 4 дня как арестован Каменев. <...> Неужели он такой негодяй? Неужели он имел какое-нб. отношение к убийству Кирова? В таком случае он лицемер сверхъестественный, т. к. к гробу Кирова он шел вместе со мною в глубоком горе, негодуя против гнусного убийцы. И притворялся, что занят исключительно литературой. С утра до ночи сидел с профессорами, с академиками — с Оксманом, с Азадовским, толкуя о делах Пушкинского Дома, будущего журнала и проч.»29.
Близость к Каменеву сыграла — наряду с иными обстоятельствами — роковую
роль в судьбе Оксмана30: в
28 Свидетельством творческого сотрудничества ученых в 1930-е гг., а также помощи со стороны Оксмана, можно считать и печатно высказанные благодарности в работах Азадовского (см., например: Воспоминания Бестужевых / Ред. М. К. Азадовский, И. М. Троцкий. М., 1931. С. 6; Языков Н. М. Полн. собр. стихотворений / Ред., вступ. статья и коммент. М. К. Азадовского. М.; Л., 1934. С. И).
29 Чуковский К. Дневник 1930—1969. М., 1994. С 111.
30 «Пресса писала о нем как о «враге народа», вместе с Л. Б. Каменевым осуществлявшем вредительство в Институте русской литературы (Пушкинском доме) АН СССР» (Пугачев В. В., Динес В. Л. Историки, избравшие путь Галилея. С. 12.). Об обстоятельствах ареста Оксмана см. также воспоминания одного из тогдашних секретарей Редакции академического собр. соч. Пушкина (Домгер Л. Л. Советское академическое издание Пушкина. New York, 1983. С. 48—49).
11
кий,
сибирский писатель И. Г. Гольдберг и др.), сам уничтожил в то нелегкое время
обширную часть своего домашнего архива.
Переписка возобновляется лишь в
Сохранившиеся письма Азадовского и Оксмана приходятся — в основной своей
части — на тот период, который принято называть «трудные послевоенные годы».
Однако испытания послевоенных лет, выпавшие на долю едва ли не каждой семьи,
были все же весьма различны. Так, в
Иной была ситуация Оксмана, «дотягивавшего» свой срок на Колыме и лишь
чудом выжившего после
31 См.: Из переписки Ю. Г. Оксмана. С. 119, 125 и др.
32 Послать Азадовскому письмо из
Магадана (см. № 1) Оксмана побудила, видимо, полученная им открытка от С А.
Рейсера, который, рассказывая о судьбе их друзей и знакомых, сообщал 19 октября
12
Мне казалось, что этим самым я и исполняю свой долг «судьи и гражданина», свидетеля, обличителя, а м. б., и историка»33.
Естественно, что
за десять лет, проведенных Оксманом в лагерях и тюрьмах, многое изменилось —
как в целой стране, так и в том узком кругу, к которому он принадлежал. Ушли из
жизни ближайшие сподвижники Юлиана Григорьевича (прежде всего — Ю. Н.
Тынянов), многие погибли на фронтах войны или в блокадном Ленинграде. Но и те,
что остались в живых, тоже изменились — одни стали крепче духом, другие,
напротив, «сломались» (все это в полной мере проявилось в
«Прошло десять лет, как мы с вами не видались, — пишет Оксман 16 марта
В числе друзей и знакомых Оксмана, которые пережили войну и также
«остались собой», был Марк Азадовский (хотя зимой 1941—1942 гг. в Ленинграде
он и его семья не раз оказывались на краю гибели). Вернувшись из эвакуации в
33 Флейшман Л. Письма Ю. Г. Оксмана к Г. П. Струве // Stanford Slavic Studies. Vol. 1. Stanford, 1987. P. 49. Большинство писем, о которых вспоминает Оксман, к сожалению, не сохранилось.
Слова «судьи и гражданина» — из лермонтовского стихотворения «Дума» (1838).
13
причисленный к «безродным космополитам», полностью отстраняется, наряду с другими ведущими профессорами-филологами Ленинградского университета (Г. А. Гуковский, В. М. Жирмунский, Б. М. Эйхенбаум и др.), от преподавательской и научной деятельности35.
Заклейменный в печати за свои якобы «антипатриотические» взгляды, уволенный из Университета и Института русской литературы, Азадовский некоторое время живет под угрозой ареста, готовясь разделить судьбу погибшего в застенке Г. А. Гуковского. Оказавшись «не у дел», он занимается отныне и до конца своих дней исключительно договорной работой: статьи, рецензии, комментирование и т. д. Грубо и несправедливо изгнанный из фольклористики, Марк Константинович ищет приложения своих сил на ином поприще, давно и хорошо ему знакомом, — в декабристоведении. Удивительный факт: именно в начале 1950-х гг., получив зыбкую возможность снова публиковаться, Марк Константинович, уже считавший себя заживо похороненным, создает свои «классические» труды, прочно вошедшие в золотой фонд отечественной науки. Так, в серии «Литературные памятники» он переиздает (в обновленном, весьма расширенном виде) «Воспоминания Бестужевых», готовит для «Литературного наследства» обзор «Затерянные и утраченные произведения декабристов», публикацию «Воспоминаний» В. Ф. Раевского и др. Однако положение его, медленно улучшаясь, остается в целом достаточно драматическим: жить приходится «с оглядкой», испытывая постоянные финансовые трудности, без малейшей уверенности в завтрашнем дне.
Весной
И тем не менее положение Оксмана в Саратове отличалось крайней неустойчивостью:
периоды относительного затишья сменялись подчас жестокими встрясками. Несколько
раз у него возникало желание перебраться в другое, более спокойное место
(например, в Тарту). 23 июня
36
РГБ. Ф. 369. Карт. 311. Ед. хр.
37 Аркадий Семенович Долинин (наст, фамилия — Искоз; 1880—1968) — литературовед, критик, эссеист; писал о Пушкине, Гоголе, Тургеневе, Чехове и др. Основные его работы посвящены Достоевскому (статьи, монографии, четырехтомное издание «Писем»). С 1945 по 1949 гг. — профессор кафедры истории рус. лит-ры Ленинградского ун-та, позднее — в Педагогическим ин-те им. М. Н. Покровского (Ленинград). В конце 1940-х гг. подвергался нападкам в печати. С Оксманом познакомился в 1913—1914 г. в Пушкинском семинарии С. А. Венгерова.
14
«Шесть лет я работал в Саратовском университете. Первые года два прошли хорошо, несмотря на то, что заново входить в жизнь, да еще в качестве профессора провинциального университета — дело нелегкое. Но все барьеры в конце концов были взяты — и сам переучивался на ходу, и других учил, и общие курсы читал, и НСО38 руководил <...> — и все это под чрезвычайным контролем, в условиях более чем неблагоприятных. Но, странное дело, чем больше я завоевывал доверие и авторитет, тем менее прочно себя чувствовал. На Колыме и Чукотке я впервые увидал вековые березы, корни которых не уходили вглубь, а стелились как-то не очень глубоко под землей — вширь. Вечная мерзлота не позволяла им закрепляться более прочно. Ну, так и мне пришлось все последние годы чувствовать эту вечную мерзлоту, особенно тяжко было в 1952—1953 гг. Так тяжко, что попробовал уйти в Прибалтику или на восток, в один из новых академических центров. Однако меня в последний момент не отпустили. Саратовский обком специально рассматривал (а предварительно обследовал) мою работу — и признал ее «чрезвычайно плодотворной и полезной» для города и «во всесоюзном масштабе». Университетские верхи оказались в глупом положении, а мне пришлось подчиниться решению областного начальства»39.
«Боже мой, какой это был ужас в некоторые периоды», — восклицал Оксман
в
Таков реальный фон публикуемой переписки, не всегда очерченный достаточно резко и чаще угадываемый. В этих условиях, характерных для послевоенной эпохи, Азадовский и Оксман ведут между собою, из двух городов, оживленный письменный диалог, не прерывающийся до смерти Марка Константиновича. Потребность в постоянном общении стимулируется не только старинной дружбой — как и прежде, соседствуют, а то и совпадают их научные замыслы и задачи. Оксман обращается к своим начинаниям довоенного времени: Белинский, В. Ф. Раевский, Рылеев, декабристская агитационная литература. Он много и успешно работает, торопясь, по возможности, наверстать упущенное. К аналогичным темам, как уже говорилось, обращается в те годы и М. К. Азадовский. Научные устремления обоих ученых неизменно скрещиваются. Примеры совпадения их интересов — «первый декабрист» В. Ф. Раевский или задуманная ими (но так и не осуществленная полностью ни одним из них) работа на тему «Белинский и Пушкин». Родственность сюжетов определяется в известной мере и серией «юбилеев», широко отмечавшихся в послевоенные годы (1948 год — столетие смерти Белинского; 1949 год — 200 лет со дня рождения Радищева и 150 лет со дня рождения Пушкина; 1950 год — 125-летие декабристского восстания). Каждый из «юбилеев» сопровождался серией публикаций, новыми сборниками или томами «Литературного наслед-
38 НСО — Научное студенческое общество.
39 Отдел рукописей Рос. Национальной библиотеки (далее
— РНБ). Ф. 1304. Оп. 1.Ед. хр.
40 Письма Ю. Г. Оксмана Р. А. Резник. С. 110 (письмо от
23 октября
15
ства»41.
Все эти события, конечно, находились в поле пристального внимания и
Азадовского, и Оксмана — ведь именно в области русской литературы первой
половины XIX века лежали по преимуществу их научные интересы и изыскания.
Итоговые для Азадовского труды, посвященные декабристам, обдумываются
им и создаются в ту пору, как и до
41 Следует особо отметить титаническую работу Оксмана, проделанную им в 1947—1948 гг., по установлению текста «Письма Белинского к Гоголю» (одновременно продолжалась его давняя работа над «Летописью жизни и творчества В. Г. Белинского»). Оксман надеялся, что предстоящий юбилей Белинского вызовет интерес к этим фундаментальным трудам и облегчит его скорейшее возвращение в науку (надежды, оправдавшиеся лишь отчасти). Ср. примеч. 4 к письму 7.
42 См. о ней: Яновский Н. Л. В. Азадовская // Сибирь. 1985. № 2. С. 94-102.
43 РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр.
44 См., например, в письме 139: «...Подлинный академик...».
Об этом Оксман говорил также в
16
блемы, публикации и книги, одинаковое отношение
обоих ученых ко многим людям их круга, о чем постоянно заходит речь в
публикуемых письмах, — отнюдь не вежливость или взаимная лесть, а лишь
естественное родство их научных и нравственных установок. Разумеется, о
совпадении взглядов можно говорить лишь с неизбежными оговорками. Диалог
Азадовского и Оксмана, если вчитаться, весьма неровен по тону: это и спокойный
обстоятельный обмен мнениями, и дружеский деловой совет, и принципиальная
полемика, проникавшая иногда в печать (см., например, их спор по поводу
«мамоновской брошюры», отразившийся и в работе Оксмана «Из истории
агитационно-пропагандистской литературы двадцатых годов XIX века», и в обзоре
Азадовского «Забытые и утраченные произведения декабристов»). Не удивительно —
разговор ведется между двумя зрелыми учеными, каждый из которых к тому же
представлял собой незаурядную личность. Отчетливо вырисовываются — на тягостно
однообразном фоне тех лет — и совсем несходные характеры пишущих. С одной
стороны, — язвительный и жесткий, подчас безжалостный в своих оценках Оксман с
его кипучей энергией и «бойцовскими» качествами45, впрочем, не
лишенный известной гибкости и дипломатичности; с другой, — более уравновешенный
и умудренный, хотя, случалось, и теряющий самообладание Азадовский, человек отзывчивый
и мягкий (Юлиан Григорьевич не случайно упрекает его то в «мнительности», то в
«либерализме»), но все-таки не раздавленный событиями
Зловещий отсвет того мрачного времени лежит почти на каждом письме и, каких бы сюжетов ни касались ученые, определяет собой интонацию и настроенность, и даже — стилистику переписки: обилие намеков, недосказанность, «эзопов язык». Да и как иначе могли общаться друг с другом люди,
45 «Я, конечно, боец...», — заявлял о себе Оксман в одном из
писем к Н К. Пиксанову (28 декабря
46 В 1960-е гг. в условиях
обострившегося в СССР противостояния власти и отдельных групп интеллигенции Ю.
Г. Оксман невольно оказывается одним из первых «диссидентов», что влечет за
собой новые гонения: отстранение от работы, исключение из Союза Писателей,
невозможность печататься и т. п. Этот последний период жизни Юлиана
Григорьевича лежит за хронологическими рамками нашей книги и потому почти не
затрагивается в ней. Надлежит лишь всячески подчеркнуть, что Оксман (как
позднее, в 1970— 1980-е гг., его ученик и последователь Н. Я. Эйдельман) являл
собой не просто историка, а историка-гражданина, считающего своим
долгом не только изучать прошлое, но и вмешиваться в настоящее с позиций
исторической науки. История русской литературы была для Оксмана неотделимой
частью русской истории — общественной и политической. «Вы умеете видеть литературу в ее движении, — подчеркивал И. Л.
Андроников в феврале 195S г., поздравляя Оксмана (телеграммой) с
шестидесятилетием, — озирать девятнадцатый век с командного пункта двадцатого
/ Вы как бы и участник событий / Вы и свидетель / Вы же следователь и судья»
(РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр.
постоянно
ожидающие новых репрессий! Стоит, к примеру, обратить
внимание на их озабоченность по поводу недоставленных во время писем — невысказанные
опасения и догадки, что и почему могло случиться в дороге! Или, другой пример,
ироническая (и беспощадно-яростная, если вдуматься) реплика Оксмана в письме
от 3 июля
Заметное место в
письмах и Азадовского, и Оксмана занимает критика (нелицеприятная, едкая,
местами уничтожительная) чужих работ, в основном литературоведческих. Резкость
некоторых отзывов и Азадовского, и Оксмана может подчас смутить, показаться
грубостью, бестактным выпадом... Но объясняется все это, по сути, опять-таки
причинами общего порядка: вытесненные из академической жизни, подвергнутые
несправедливым гонениям, они оба остро переживают в начале 1950-х гг. очевидный
упадок отечественной филологической науки (начавшийся, конечно, раньше47),
с горечью наблюдая, как процветает посредственность, как засоряется русский
культурный слой, как используют и опошляют культуру литературоведы-чиновники с
партийным билетом. «...Это органичность, а не случайность кризиса на
литературоведческом фронте, это отсутствие настоящих людей...», — сокрушается
Оксман в письме к Азадовскому 1 октября
Низкопробные сочинения иных литературоведов или историков воспринимались Азадовским и Оксманом тем болезненней, чем медленней и мучительней пробивали себе дорогу к читателю их собственные работы. Сегодня уже трудно себе представить, какие препятствия вынуждены были претерпевать капитальные и, как выяснится впоследствии, основополагающие труды Азадовского и Оксмана, в то время как легковесные писания некоторых пушкинистов или декабристоведов назойливо рекламировались, выдвигались на Сталинскую премию (и, натурально, ее затем получали!). Свирепствовала цензура, притом двойная: с одной стороны, — общая, обязательная (великолеп-
.
47 «Нужно сказать громко и ясно, — заявлял
Азадовский в письме к Н. К. Гудзию 4 августа
18
ная иллюстрация — письма Марка
Константиновича, где рассказано о прохождении «через инстанции» подготовленной
им после войны книги стихотворений Языкова), с другой, — в отношении их самих,
чьи фамилии звучали как «нежелательные». Насаждался, хотя и негласно,
государственный антисемитизм, напрямую затронувший в
Болезненно и, так сказать, «лично» воспринимали Азадовский и Оксман и ту нерадостную ситуацию, что складывалась в 1950-е гг. на гуманитарных факультетах страны. Следует помнить, что они оба были не только крупными
19
учеными,
но и организаторами науки, педагогами, наставниками, оставившими после себя
многочисленных учеников и последователей. Юлиан Григорьевич, особо ценивший М.
К. Азадовского как воспитателя целой плеяды ученых-фольклористов, однажды
высказал это мнение таким образом: «Конечно, он <Азадовский> и Жирмунский
— вот кто бы поднял Отдел<ение> литературы в Ак<адемии> Наук на
мировую высоту (имею в виду не только их знания, но и организ<аторские>
таланты)»48. Вместо этого в послевоенные годы и Азадовскому, и
Оксману приходилось видеть, как вырождается научная молодежь, как дефицитные
аспирантские места заполняются случайными и сторонними людьми — из «кондовых»,
как на глазах меняется «профессорско-преподавательский состав» университетов,
как деградирует академическая элита, как проникают на командные позиции
функционеры, проработчики, неучи...
О ситуации того времени, о «людях 1949 года», уверенно и нагло шагнувших в науку через растоптанное дореволюционное поколение, рассказывает свидетельница — Лидия Гинзбург:
«Людей 1949 года мы тоже знали молодыми. Гуманитарная интеллигенция, занятая собой, самонадеянная и безрассудная, думала смутно: так себе, неотесанные парни... А там шла между тем своя внутренняя жизнь — к ней никто не считал нужным присмотреться — исполненная злобы и вожделений. <...>
Люди фланировали над бездной, кишевшей придавленными самолюбиями. Пробил час — они вышли из бездны. Проработчики жили рядом, но все их увидели впервые — осатаневших, обезумевших от комплекса неполноценности, от зависти к профессорским красным мебелям и машинам, от ненависти к интеллектуальному, от мстительного восторга... увидели вырвавшихся, дорвавшихся, растоптавших. <...>
...В переполненном университетском зале Бердников49 кричал Жирмунскому: «А, вы говорите, что работали сорок лет. Назовите за сорок лет хоть одну вашу книгу, которую можно дать в руки студенту!» А в зале Пушкинского дома ученик Азадовского Лапицкий50 рассказывал собравшимся о том, как он
48 Письмо к К. П. Богаевской от 5 марта
49 Георгий Петрович Бердников (1915—1996) —
литературовед, автор работ о Чехове. В 1949—1953 гг. — декан филология, ф-та
ЛГУ (ранее — секретарь факультетского партбюро). Чл.-корр. (1974). В 1977—1988
гг. возглавлял Ин-т мировой лит-ры им. А. М. Горького.
Об его участии в проработках
50 Игорь Петрович Лапицкий (род.
в
Фигура Лапицкого ярко обрисована в воспоминаниях литературоведа, фольклориста и критика Д. М. Молдавского (1921—1987), отчасти созвучных рассказу Л. Гинзбург: «...Человек с опухшей улыбкой и глазами отчаявшегося кролика <...> способный человек с прекрасной памятью, которого погубили обстоятельства («Я лишь актер, режиссура не моя»). Всего этого он не выдержал и заболел психически...» (Молдавский Дм. Повесть об учителе // Молдавский Дм. Снег и время. Л., 1989. С. 100).
20
(с кем-то еще51) заглянули в портфель Азадовского (владелец портфеля вышел из комнаты) и обнаружили там книгу с надписью сосланному Оксману52.
Азадовский, уже в предынфарктном состоянии, сидел дома. После собрания Лапицкий позвонил ему, справляясь о здоровье. Молчание. «Да что вы, — сказал Лапицкий, — Марк Константинович! Да неужели вы на меня сердитесь? Я ведь только марионетка, которую дергают за веревочку. А режиссеры другие. Бердников, например...»
Сам Смердяков мог бы тут поучиться смердяковщине»53.
Разрыв с традициями русской гуманитарной науки становился все более
очевидным. С грустью, переходящей в отчаянье, наблюдал в те годы Марк
Азадовский за тем, что происходило в отечественной фольклористике: закрытие кафедры
в Университете, резкое падение уровня — и научного, и преподавательского. «Не
стало науки о фольклоре, — горестно восклицает Марк Константинович в письме к
Н. К. Гудзию 3 октября
Не удивительно, что столь многие строки публикуемой переписки окрашены иронически, насыщены сарказмом, а то и желчью. Это в особенности отличает оксмановские письма того времени (и не только к Азадовскому). Темпераментный и бесстрашный, Оксман позволял себе — и в письмах, и устно — говорить то, о чем другие молчали: называть вещи своими именами. Подобно его посланиям из колымской неволи, письма Оксмана 1950— 1960-х гг. воссоздают нравственный портрет эпохи. Конечно, и суждения Оксмана не следует безоговорочно принимать на веру; в них немало категоричности, предвзятости, пристрастности... Однако в целом они представляют собой уникальное свидетельство: зеркало, в котором запечатлелась эпоха во всей своей низости, жестокости и уродливости, и одновременно — беспощадный обвинительный приговор.
Однако не зависть и злость стоят за обличительными строками этих писем, а лишь грусть и горечь. И еще — безвыходность, чувство собственного бессилия: невозможность вмешаться и что-либо изменить. В действительности же Азадовский и Оксман, с неизменным вниманием приглядываясь к ситуации в филологической науке, прекрасно отличали конъюнктурные и случайные работы от подлинных, многообещающих. С живой радостью сигнализируют они друг другу о появлении свежих интересных трудов, активно способствуют — в меру своих тогдашних возможностей — выдвижению новых имен (например, Е. Д. Петряева, И. В. Пороха и др.), охотно втягивают их в круг своего общения. И совсем не злоба или обида, а лишь искренняя боль за науку
51 По свидетельству Л. В. Азадовский, — П. Г. Ширяевой (см. о ней примеч. 1 к письму 33).
52 Говорилось: «Административно сосланному».
53 Гинзбург Л. Претворение опыта. Рига; Л., 1991. С. 138—140.
окрашивала их мнения и оценки (которые — это тоже следует помнить — с годами уточнялись, смещались, варьировались).
И тем не менее — будь то стечение обстоятельств или «историческая неизбежность» — факт остается фактом. Знания, опыт и организаторские таланты Азадовского и Оксмана (как, впрочем, и многих других) оказались в ту пору, по существу, невостребованными. Русская историко-филологическая наука, лишившись своих замечательных представителей, утрачивала преемственность и, значит, жизнеспособность и все более перерождалась, с одной стороны, в официальное и безликое «советское литературоведение», с другой, — в «морфологию» и «структуральный метод» (что являлось, в известной мере, попыткой уклониться от идеологического диктата). Последствия разгрома в русской гуманитарной науке, коему она подверглась в 1930-е гг., а затем в конце 1940-х — начале 1950-х гг., ее интеллектуальные и нравственные потери, безусловно, сказались и сказываются в наши дни. С понятным чувством горечи и гнева цитировал Оксман в 1960-е гг. слова Осипа Мандельштама из малоизвестной тогда «Четвертой прозы»: «Чем была матушка-филология и чем стала... Была вся кровь, вся непримиримость, а стала псякрев, стала всетерпимость...».
В тот нелегкий для Азадовского период Оксман — несмотря на географическую
отдаленность — оказался для Марка Константиновича одним из самых близких ему
людей. Он искренне старался в меру сил и возможностей поддержать и подбодрить
своего старшего друга. Более того. В своих письмах к общим знакомым из
академической среды Оксман настойчиво обращает их внимание на бедственную и
ненормальную ситуацию Азадовского — прежде всего как ученого. «Очень меня
беспокоит литературная судьба М. К. Азадовского,— пишет он, например, 23
февраля
54
С.-Петербургский филиал Архива РАН (Ф. 1047. Оп. 3. Ед. хр.
22
появляется в письме Оксмана от 11
сентября
В конце своей жизни Марк Константинович не раз повторял, что у него было два подлинных друга — Юлиан Григорьевич Оксман и Илья Самойлович Зильберштейн (1905—1988; историк литературы, коллекционер, организатор и бессменный руководитель «Лит. наследства»). Разумеется, это преувеличение: Азадовского окружали и другие испытанные друзья. Но именно Оксман и Зильберштейн, как никто другой, энергично помогали ему в ту тяжкую пору жизни,
55 В конце 1950-х — начале 1960-х гг., в разгар «оттепели», Оксман вновь, как и в 1930-е гг., — видный участник научно-литературной жизни в стране: зачисленный на работу в Ин-т мировой лит-ры, он руководит группой по изданию Поли. собр. соч. и писем Герцена (и доводит его до конца); кроме того он становится членом редколлегий таких «прогрессивных» изданий того времени, как, например, «Краткая лит. энциклопедия» (после появления первого тома Оксман был выведен из состава редколлегии) или серия «Лит. памятники» (Оксман — ответственный за издание рус. классиков). В 1961—1962 г. обсуждается вопрос об избрании Оксмана членом-корреспондентом АН СССР. Этот новый «взлет» Оксмана был, однако, прерван в 1963—1964 г. (см. выше примеч. 46; ср. также публ. Д. И. Зубарева «Человек старого закала» // Новое лит. обозрение. 1996. № 20. С. 145-148).
56 Следует упомянуть и о том, что
восприятие и осмысление русской истории XX века, весьма обостренное в СССР
после смерти Сталина и в последующую эпоху, оказалось у этих двух современников
все же очень различным. Марк Азадовский в последние годы жизни (особенно в
1953—1954 гг.) все более склонялся к историческому пессимизму, полагая, что
Россию постигла непоправимая трагедия. Оксман же, неутомимо обличавший после
«Никогда не думал, что доживу до этого юбилея, никак не мог предположить, что диалектика исторического процесса окажется столь сложной и противоречивой, но и сейчас, несмотря на все «дуновенья бурь земных», не могу и не хочу спорить с Тютчевым: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Пусть некоторые зоилы думают, что нас ждут еще более суровые испытания, чем те, которые мы уже прошли, — я в канун 50-летия Октября заявляю: «Да здравствует Революция», та самая революция, музыку которой мы услышали в огне и бурях 1917 года, полвека назад». Примечательно, что эту тираду, насыщенную скрытыми и явными цитатами из трех русских поэтов-классиков (ср. примеч. 1 к письму 16), Оксман произносит уже после того, как советская карательная машина обрушилась на него вторично и с новой силой.
ободряли
его в минуты уныния и, главное, способствовали завершению и продвижению его работ.
Позволительно думать, что именно их поддержка в высокой степени стимулировала
и, возможно, продлила «труды и дни» Азадовского.
Последняя встреча Азадовского и Оксмана состоялась в июне
После смерти
«старейшего друга»57, воспринятой им как страшное непоправимое горе
(см. письмо 139), Оксман не жалеет сил для того, чтобы почтить и увековечить
его имя. «Я посвятил памяти Марка Конст<антиновича> целую лекцию, —
рассказывает он многолетнему и близкому другу, К. П. Богаевской, литературоведу
и сотруднице «Литературного наследства», в письме от 13— 14 декабря
«Чем дальше он
отходит от нас, — признавался Оксман в письме к Л. В. Азадовской 26 октября
Оксман пытается всячески содействовать Л. В. Азадовском, всецело посвятившей
себя собиранию, изучению и реализации научного наследия покойного мужа. Вместе
с ней он начинает готовить к печати неопубликованную статью М. К. Азадовского
«Фольклоризм Бунина». «Я внимательно прочел работу нашего дорогого Марка
Константиновича о фольклоризме Бунина, — пишет он Л. В. Азадовском 7 марта
57 Из письма Оксмана к Л. П. Гроссману от 5
декабря
58 Ю. Г. Оксман в Саратове. С. 266.
Борис Сергеевич Рюриков (1909—1969) — сов. критик и публицист, занимавший в 1940-е и 1950-е гг. ряд ответственных партийных постов. В 1953— 1955 гг. — главный редактор «Лит. газеты».
Некролог М. К. Азадовского был напечатан в «Лит. газете» 11 декабря
24
есть — Бунин еще только будет входить в нашу науку — и начинать с фольклоризма Бунина мог бы только сам М<арк> К<онстантинович>, а не мы»59.
Оксман
принимает непосредственное участие в работе над некрологом М. К. Азадовского, помешенном
в первой книге 60-го тома «Литературного наследства» за подписью редакции. На
самом деле авторами, помимо Оксмана, были еще несколько московских
фольклористов (П. Г. Богатырев, В. Ю. Крупянская, Э. В. Померанцева). «Некролог
для «Лит<ературного> Нас<ледства>» взялся написать П. Г. Богатырев,
а я согласился сделать в этот некролог вставки—о работах М<арка>
К<онстантиновича> по новой русской литер<атуре>, по библиографии, о
декабристах», — сообщал Оксман Л. В. Азадовской 13 мая 195S г.60.
«Юлиан Григорьевич, — уточняла К. П. Богаевская в письме к Л. В. Азадовской 19
октября
«Я взял все, что можно, из расплывчатых полувоспоминаний, полустатьи П.
Г. Богатырева, — писал Юлиан Григорьевич к Л. В. Азадовской 26 октября
Подводя итог многолетней работе М. К. Азадовского по выявлению «затерянных и утраченных» произведений декабристов, Оксман подчеркивал в некрологе, что «М. К. Азадовский ввел в исследовательский оборот огромный
59 К сожалению, статья «Фольклоризм Бунина» так и осталась в рукописи (РГБ. Ф. 542. Карт. 87. Ед. хр. 24). В конце 1960-х гг., узнав о подготовке к печати бунинского тома «Лит. наследства», Л. В. Азадовская познакомила его редакторов (А. Н. Дубовиков, С. А. Макашин) со статьей М. К. Азадовского, которая, однако, была отклонена. Опубликованной на эту тему оказалась другая статья (Померанцева Э. В. Фольклор в прозе Бунина // Лит. наследство. М., 1973. Т. 74. Кн. 2. С. 139-152), о работе же М. К. Азадовского ни автором статьи, ни редакцией «Лит. наследства» упомянуто не было.
60 В личном архиве К. М.
Азадовского хранится машинописный экземпляр некролога с правкой рукою Ю. Г.
Оксмана. 6 декабря
61
РГБ. Ф. 542. Карт. 91. Ед. хр.
25
материал
по истории легальной и нелегальной работы тайных обществ десятых—двадцатых
годов и наметил широкие перспективы дальнейших разысканий в области
литературного и научного наследия деятелей первого периода освободительного
движения в России»62. Для этого же тома Оксман отредактировал и все
помещенные в нем работы М. К. Азадовского. Сообщая об этом Л. В. Азадовском,
Оксман писал: «... Я с каждым месяцем болезненнее ощущаю потерю Марка
Константиновича, а иногда как бы забываю о том, что его уже нет, и хочу
посоветоваться с ним о разных своих делах, планах и впечатлениях, как с живым.
Мне даже голос его часто слышится»63.
Оксман содействовал Л. В. Азадовском и в ее усилиях напечатать статью
«"Во глубине сибирских руд" (Новые материалы)», написанную Марком Константиновичем
для декабристского тома «Литературного наследства», но по ряду причин в него не
включенную и опубликованную лишь в
После
Как никто другой, радовался Оксман тому, что имя Азадовского
осталось в русской науке, что работы его продолжают выходить в свет и
повсеместно находят признание. Получив от Л. В. Азадовской только что изданный
первый том «Истории русской фольклористики», он пишет ей 21 сентября
62 Памяти М. К. Азадовского//Лит. наследство. М., 1956. Т. 60. Кн. 1. С. 642—643. В создании окончательного текста некролога принимала участие (от редакции «Лит. наследства») К. П. Богаевская. Перепечатано в кн.: Азадовский М. К. Страницы истории декабризма. Кн. 2. Иркутск, 1922. С. 381—384.
63
Письмо от 27 декабря
64 Сохранилась рецензия Оксмана на эту статью (РГБ.
Ф. 542. Карт. 6. Ед. хр. 15; дата — 12 февраля
65 В годы хрущевской
«оттепели» Оксманом была написана статья «Доносчики и предатели среди советских
писателей и ученых» (см.: Социалистический вестник (Нью-Йорк). 1963. № 5/6.
Подпись NN). Переведенная Г. П. Струве, эта статья опубликована также в
американском бюллетене «Forum Service» (см. об этом в публикации А. Грибанова
«Ю. Г. Оксман в переписке Г. П. Струве
66 Из переписки Ю. Г. Оксмана. С. 110—111.
26
мне иногда казалось, что он стоит где-то рядом, что он только что сошел с кафедры, что он сейчас поднимет свой бокал на очередном банкете!
Имя Марка Константиновича упоминалось очень часто — в докладах зарубежных делегатов еще чаще, чем наших. Книга («История русской фольклористики», т. 1. — К. А.) продавалась на Конгрессе — ее увезли во все концы мира. Я сам видел, как делегаты Австралии, САСШ, Великобритании и Индии, ГДР и Голландии запаслись ею в киосках».
Из писем Оксмана
к Л. В. Азадовской видно, какое внимание проявлял он и к ее собственной
научно-литературной деятельности67. С неподдельным восхищением
отзывался он, например, о ее исследовании, посвященном разоблачению
фальсификатора В. И. Анучина68, стимулировал и поощрял иные ее
начинания, вплоть до дел практических (в частности, помогал в 1955—1956 гг. при
распродаже библиотеки М. К. Азадовского). До конца своих дней Ю. Г. Оксман
оставался верным другом семьи Азадовских. «Вы такой настоящий, такой большой
друг!» — писала ему Л. В. Азадовская 18 мая
Выдержки из переписки М. К. Азадовского с Ю. Г. Оксманом не раз привлекали
внимание исследователей и приводились в научной литературе69. Однако
в полном виде письма стали печататься лишь в
Публикуемая ниже переписка М. К. Азадовского и Ю. Г. Оксмана охватывает десятилетний период: 1944—1954. Письма сохранились не полностью (см., например, упоминания в №№ 69—70 о загадочно исчезнувшем письме Аза-
67 Еще в
70 Из переписки М. К. Азадовского и Ю. Г. Оксмана / Вступ. статья и публ. К. М. Азадовского. Примеч. К. М. Азадовского и С. В. Житомирской // Новое лит. обозрение. 1996. № 17. С. 218—263. Отдельные примечания, выполненные С. В. Житомирской для предполагавшейся публикации переписки Азадовского и Оксмана в кн.: Азадовский М. К. Страницы истории декабризма (Кн. 2), использованы — с ее любезного разрешения — и в настоящем издании.
27
довского
или в №№ 94 и 96 — об утраченной «записочке» Оксмана, переданной через К. П.
Богаевскую). Купюры или изъятия при публикации не производились — за
исключением немногих отрывков в письмах Азадовского, содержащих бытовые
подробности (денежные дела, болезнь и т. п.). Два последних письма (№№ 139 и
140) воспроизводятся лишь в той части, которая относится к М. К. Азадовскому.
Минимум сокращений объясняется не только смысловой насыщенностью сохранившихся писем: Азадовский и Оксман сознавали свою принадлежность к той культурной традиции, составной и неотъемлемой частью которой было интенсивное эпистолярное общение, и почти каждое их письмо по своей стилистике отвечает требованиям этого уходящего литературного жанра. (В отношении Оксмана можно даже сказать, что значительная часть его творческой энергии воплотилась именно в письмах и что в некоторых из них он достигает подлинного литературного эффекта.)
Письма М. К. Азадовского, полученные Л. В. Азадовской после смерти Юлиана Григорьевича от его вдовы71, находятся ныне в личном архиве К. М. Азадовского (тридцать семь писем). Там же — письма Оксмана к Л. В. Азадовском и К. М. Азадовскому. Другая часть писем М. К. Азадовского (31) поступила в составе оксмановского архива в РГАЛИ (Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр. 245 и 246). Письма Ю. Г. Оксмана хранятся в РГБ в фонде М. К. Азадовского (Ф. 542. Карт. 68. Ед. хр. 1 и 2).
Письмо 137 хранится в РГАЛИ (Ф. 2567. Оп. 1. Ед. хр.
Все письма расположены в хронологическом порядке. Из этого, естественно, не вытекает, что каждое из них — ответ на предыдущее. Письма часто отправлялись непосредственно одно за другим, «вдогонку» (см., например, №№ 8 и 9, 28 и 29, 43 и 44, 63 и 64, 131 и 132), иногда почти одновременно (№№ 18 и 19). Порой, не дождавшись ответа, корреспонденты пишут вторично, с тревогой спрашивая о причинах молчания (№№ 42 и 43). Случались и неизбежные «пересечения»: например, письма 21 и 22. Письмо 12 написано, судя по содержанию, до получения № 11; письмо 44 было получено Азадовским раньше, чем письмо 43; № 64 является ответом на № 62; письмо 65 — на письмо 63; письмо 24 — ответ сразу на два письма (№№ 22 и 23) и т. п.
Все биографические даты до
Особенности написания отдельных имен («Батенков»), а также характерное для недавнего времени употребление строчной и прописной букв («Литературное Наследство», «Институт Истории» и т. п.) в основном сохраняются. Воспроизведена отчасти индивидуальная манера (так, Оксман неизменно писал: «вы», «ваш»; Азадовский — «Вы», «Ваш» и т. п.). В остальном же все
Об оригиналах части писем Азадовского к Оксману, подготовленных ею для
отправки (с оказией) в Ленинград, А. П. Оксман упоминает в открытке к Л. В.
Азадовской 24 марта
28
тексты (в том числе дата и место написания каждого письма) унифицированы и оформлены в соответствии с современными эдиционными нормами. Явные описки исправлены без оговорок.
Купюры, конъектуры и прочие вторжения в текст, предпринятые издателем переписки, обозначены угловыми скобками < >. Прямыми скобками [ ] отмечены слова или части слов, поставленные в угловые скобки авторами писем.
Мелкие погрешности, вкравшиеся в предыдущие публикации (см. выше примеч. 68 и 69), в настоящем издании устранены.
Характеристики отдельных лиц, а также литература о них (в некоторых случаях — весьма обширная) даются выборочно, с учетом их известности и, главное, соотнесенности с контекстом «Переписки...»
Ряд фамилий оставлен без пояснений: это относится к писателям, ученым, политическим и общественным деятелям (в том числе — декабристам), чьи имена искушенный читатель без труда обнаружит в любой из энциклопедий или доступных справочных книг.
Отсылки к работам, указанным выше в примеч. 2 и 3, даются в дальнейшем без указания выходных данных. Список принятых сокращений см. в конце тома. Там же помещены два именных указателя. Первый из них — полный алфавитный перечень лиц, так или иначе упомянутых в тексте писем, предисловии и примечаниях. Второй указатель — вспомогательный: он предназначен исключительно для ориентации среди многочисленных имен и отчеств, разбросанных в тексте писем (называя общих друзей и знакомых, Азадовский и Оксман нередко прибегают к буквенным сокращениям, опускают фамилию и т. д.).
За бескорыстную деятельную помощь приношу глубокую благодарность В. К. Архангельской (Саратов), В. Г. Березиной (Петербург), Ю. П. Благоволиной (Москва), В. Э. Вацуро (Петербург), Б. Ф. Егорову (Петербург), Ренате Дёринг (Мюнхен), Н. П. Кошелеву (Петербург), А. Я. Лапидус (Петербург), М. Я. Мельц (Петербург), С. И. Панову (Москва).
Константин Азадовский