Валерий Дмитриевич ГУБИН
НЕПРИКАЯННОСТЬ
Фантастический рассказ
О смерти старика-букиниста, жившего в соседнем подъезде, я узнал
слишком поздно, и, когда мне удалось попасть к его вдове, почти все книги были
уже раскуплены побывавшими до меня книжными жучками — это, видимо, знали все
заранее и готовились. Несколько запыленных связок старых журналов, какие-то
книги без переплетов, сваленные в кучу, — вот и все, что осталось от одной из
самых лучших московских частных библиотек.
Я рассеянно перебирал желтые хрупкие страницы «Русской старины», как
вдруг из журнала выскользнуло несколько листков, исписанных мелким почерком.
«Старинные письма», — подумал я и поднял один листок. Но странное дело,
письмо было написано совершенно современным алфавитом, без ятей и латинских «i»,
как будто писалось совсем недавно, хотя бумага была явно древней, ломкой,
плохого качества, и чернила, совершенно невиданного цвета, уже почти выцвели.
Однако я довольно легко разобрал начало: «Всех, кто прочитает это письмо от 1980
до 1990 года, прошу срочно сходить или съездить или телеграфировать в Москву на
Малую Калитниковскую улицу, дом 16, кв. 4 к Бородину Виктору (телефона нет) и
выяснить, что случилось. Передайте ему, что я, Кузьмин Вадим Константинович,
застрял в Курске в мае 1834 года в гостинице Сомова, что на Петровской, без
денег и без малейшей надежды как-то выкарабкаться. Пусть срочно забирает меня
отсюда, пока не поздно...»
Волосы зашевелились у меня на голове, я как-то сразу поверил, что это не
мистификация и письмо подлинное, написанное сто пятьдесят лет тому назад, сразу
почувствовал физически отчаяние и ужас человека, заброшенного туда, вырванного
из нашего времени. Потом начал разбирать дальше поблекнувшие строки.
«Первый настоящий запуск машины времени, или «темпоратора», как его
называл Бородин, состоялся в конце апреля 1984 года из его квартиры. И хотя я ни
на секунду не сомневался, что все это бред, тем не менее принял приглашение,
пришел к нему и вместе с ним взгромоздился на какой-то чудовищный самокат,
обвешанный приборами и опутанный проводами. Потом раздался страшный треск, у
меня закружилась голова, и все вокруг исчезло — и комната, и Виктор, и я сам.
Увидел я себя снова минут через десять на какой-то площади — грязь, лужи,
маленькие покосившиеся домики. Впереди проступила спина Виктора.
— Слазь, — отчаянно кричал он, — напряжение поля падает, вдвоем не
выберемся!
— А где мы находимся? — тоже закричал я прямо ему в ухо.
— Еще не знаю — нужно рассчитать! Жди здесь и никуда не уходи с
темпоральной линии, я вернусь через час!
Он исчез в оглушительном треске. Я ровно час прогуливался по этой
дурацкой площади. Людей почти не было видно. Только раз проехала телега,
влекомая огромным битюгом, и поочередно прошлепали несколько старух с кошелками.
Виктор все не возвращался. Тут я увидел городового — тот прошел через всю
площадь, подозрительно посматривая на меня, и скрылся в доме, на котором я
наконец разобрал надпись: «Трактиръ». На душе стало сразу муторно, как будто я
выпил прокисшего кваса. Я понял, что действительно заехал в прошлое и, видимо,
достаточно далеко, так что моя жизнь сейчас целиком зависит от инженерного гения
Бородина.
«И черт меня дернул ввязаться в этот эксперимент», — думал я, третий час
меряя шагами площадь.
— Осмелюсь побеспокоить, вашбродь, — услышал я голос за спиной и,
обернувшись, увидел того же городового. — Из Орла изволили прибыть?
— Да, любезный, — сказал я, в душе дрожа от ужаса, — представь себе — из
Орла и уже полдня дожидаюсь друга, он со своим экипажем должен меня захватить
здесь, чтобы вместе ехать дальше, да что-то запаздывает.
— Осмелюсь полюбопытствовать, далеко ли направляетесь?
— В Крым или нет — на Кавказ, на воды.
— А вы пройдите пока отдохнуть, вон там, в трактире у Сомова и нумера
есть вполне чистые, и свежих раков он вчера завез.
— Как же я, любезный, уйду, ведь друг должен подъехать?
— Не извольте беспокоиться, я дежурю до вечера и друга вашего упрежу, к
вам направлю.
От пережитого волнения и голода ноги у меня подкашивались, и я решился
отправиться в трактир.
Хозяин, угрюмый, весь заросший волосами мужик, потребовал было деньги
вперед, я умоляюще-возмущенно взглянул на городового, и мой спаситель
рявкнул:
— Ты что, не видишь благородного господина? Они здесь друга дожидаются,
будут уезжать — заплотют».
Я отложил листки и в волнении встал. Нужно немедленно ехать на эту
Калитниковскую улицу и искать злополучного изобретателя. Но, с другой стороны,
вряд ли нужно торопиться. Ведь листки дошли до меня, пролежав столько лет,
значит, никто не приехал, что-то случилось с «темпоратором». Я решил еще немного
почитать, тем более, что еще рано, время рабочее, наверняка съезжу зря. Дальше
записи шли короткими обрывками.
«И ю н ь 34. Кончилось все плохо. Через три дня хозяин стал меня
выживать. Я пытался намекнуть, что, мол, ревизор я, из центра, приехал навести
порядок. Действительно, прибежал на следующий день городничий, но какой-то
странный. Пока я ему разливался петухом про свой департамент, про тридцать тысяч
курьеров (текст-то я плохо помню, читал давно, а в «Современник» на спектакль не
попасть), он все время зыркал подозрительно по углам, будто вынюхивал, а потом
спросил: «А кто у вас в департаменте директором будет?» Я на секунду опешил, а
потом ляпнул: «Нессельроде». А он меня за шкирку и к приставу поволок. Тому я
сначала врал, что после гибели «Титаника» остался без средств и документов,
потом с ужасом вспомнил, что до «Титаника» вроде еще лет семьдесят. Потом
плакался судье в жилетку, что ограблен разбойниками, что круглый сирота, ехал из
Тобольска в Петербург искать работу. Кое-как разжалобил, говорил я все-таки
интеллигентно, да и костюм мой необычный помог, — устроили письмоводителем в
управу, положили вначале двенадцать рублей. Хорошо еще в дурдом не посадили, в
палату номер шесть. Бедно, но жить можно, каждый день хожу гулять на площадь,
надеюсь, что все обойдется, и Бородин рано или поздно вытащит меня.
Д е к а б р ь 34. Сдал экзамен на асессора, в общем пустяки, но чуть не
завалился, когда спросили про Германию, сказал, что там сейчас Бисмарк, но,
увидев выпученные глаза экзаменаторов, забормотал что-то неразборчиво.
М а й 35. Завел наконец друзей, все не так тоскливо по вечерам.
Следователь Шишин и фельдшер Кобылкин, ходим в биллиардную, сильно налегаю на
портер. Образ Бородина как-то стерся, и вообще все мое прошлое постепенно теряет
очертания, размывается и понемногу становится будущим. Главное — печалит меня,
что я ничего не знаю, ничего не могу дать этому поколению. Что у меня есть — три
курса романо-германского отделения, немецкий язык и азы французского. Если бы
хоть электротехнику знать, — может, соорудил бы какую-нибудь динамо-машину или
что-нибудь из механики, а так ничего, полный нуль. Иногда рассказываю приятелям,
когда сильно под газом, о наших городах, о космосе, как будто бы придумываю,
роман пишу. Они слушают мало, только ухмыляются и качают головами: фантазия у
тебя, брат, больно дикая.
Д е к а б р ь 35. Дошел до ручки. Надумал жениться. На дочке
действительного статского Аграмантова. Остаюсь здесь, видимо, навсегда. Думаю,
что я такой, лишенный всех достоинств человек, который может жить в любом
времени. И в этом, и в XX, и даже в XXV веке. Такие, как я, и составляют
большинство населения в любом времени, у них вообще времени нет. Меняются только
слова, обороты, темы разговоров, а так у нас все одно и то же в любом времени,
хотя нам кажется, что мы действительно живем, что-то движем вперед, что-то
развиваем. Вообще в каждом времени есть своя прелесть. В этом, например, —
чистый воздух.
Я н в а р ь 36. С друзьями пришлось расстаться — не та компания, да и с
портером понемногу завязываю, левая почка опять начала барахлить, а ни аллохола,
ни цистенала здесь, конечно, не найти. Заведую канцелярией тестя. Место,
по-моему, отменное, каждый день вижу каких-нибудь важных лиц: то Ознобишин,
граф, местный предводитель, большой человек, почти восемьсот душ, заглянет
выправить бумагу, то Гундобин, заводчик, воротила страшный, а то вчера сам
губернатор пожаловали и лично диктовали мне доверенность — ихняя жена покупает
доходный дом. Меня они, правда, почти не замечают, но — все впереди, все
впереди. Будет и у нас праздник. Я тут кое-что присматриваю, хорошее дело.
Тесть, по-моему, долго не протянет, и все — в моих руках. Эх, Бородин, Бородин,
где ты там, друг мой старинный, неужели так никогда и не появишься больше?
С е н т я б р ь 36. С Гундобиным подружился. Провернули мы с ним через
тестюшкину канцелярию кое-какое дельце. Он проценты отхватил, да и мне кое-что к
рукам прилипло. Хожу к нему по пятницам пить чай и учусь у него жизни. До чего
дельный мужик — просто хват! Далеко пойдет и меня потащит с собой.
Д е к а б р ь 36. Гундобин предложил ехать в Париж, у него там дела, да
и меня познакомит. Ах, Париж, с каким бы удовольствием я поехал туда из Москвы
восьмидесятых годов моего века! А сейчас — что там делать в этой дыре? Да и
уезжать сейчас никак нельзя: папочка мой дорогой, слава Богу, на ладан
дышит.
Д е к а б р ь 38. У нас бал по случаю открытия моего собственного дела.
Тесть, наконец, отдал богу душу, и остались вполне приличные деньги. Шишина
возьму приказчиком, все равно его из следователей поперли за взятку. Жена моя
прелесть — румяная, полная и большие серые глаза, в них всегда счастье, обещание
полного спокойствия и уюта. Предлагают, правда, местные интеллигенты основать
газету, сеять разумное. Да я и сам не прочь, но времена сейчас тяжелые, с
газетой можно загреметь, да и Гундобин не советует. Я и так на уровне —
выписываю из Петербурга журналы, книги, весьма начал интересоваться политической
экономией, помню, на первом курсе я ее серьезно не учил, а сдал на хапок.
М а й 46. Милостивый государь, если вам попадутся все-таки мои записки
(хотел сжечь, но как-то рука не поднимается), не ходите, прошу вас, ни на какую
Калитниковскую улицу. Моя жизнь здесь, она почти наполовину прожита, начинать
другую я не хочу, да это и слишком много для одного человека...»
Я долго сидел, грустно задумавшись, над этими записками, потом
наконец поднялся. За окнами смеркалось. Я все-таки решил поехать поискать эту
улицу и Бородина, посмотреть, что за человек, увидеть, если можно, его
гениальное изобретение.
Я долго искал эту улицу и дом. Наконец старушка, сидевшая на лавочке,
объяснила мне, когда я обратился к ней с вопросом:
— Вон, милок, тот дом, что ты ищешь, там недавно пожар сильный был,
взорвалось что-то. Человек, говорят, пропал, изобретатель какой-то.
Доизобретался, значит.
К дому я уже не пошел.
 |
Губин В. Д. |
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 19.03.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать: mailto:vgershov@chat.ru
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/