Валерий Дмитриевич ГУБИН
ТАРЕЛКИ, ТАРЕЛКИ...
Фантастический рассказ
Художник С. Ю. Гаврилова
Злой и раздраженный бесконечной возней с рукописью, спорами с
редактором, сильной жарой, Борис приехал отдохнуть к деду на дачу. Тот усадил
его в беседку, налил полную тарелку свежего меда, нарезал хлеба. Сам сел
напротив и стал посматривать на Бориса хитрыми глазами. Борис понял, что у деда
новые идеи, он хочет обсудить их с ним, но пока не поддавался.
Запивая мед ледяным молоком, он понемногу расслаблялся, от души
отходило, и он чувствовал себя все лучше и лучше.
— Как думаешь, — не выдержал наконец дед, — война будет?
— Кто ж его знает, сейчас с каждым годом обстановка ухудшается.
— А я вот точно знаю, что не будет — они не позволят, — торжественно
заявил дед.
— Кто это они?
— Ну эти, которые на тарелках летают. Они давно за нами следят,
контролируют, но пока не вмешиваются. А в случае чего обязательно вмешаются,
предотвратят. Они — сила.
— Да кто же это они?
— Я не знаю, может, инопланетяне, а может, у нас где-нибудь хоронятся,
например, в Гималаях, в самых неприступных местах. Я их спрашивал, но они этого
не говорят.
— Так, значит, ты с ними уже разговаривал? — Борис отложил кусок в
сторону и приготовился к самому худшему.
— А как же! Их тут у нас летает очень много.
— Сколько же?
— Многие тыщи! — дед с заговорщицким видом наклонился к Борису, — они
там за забором на пустыре сели. Ну, знаешь, там еще фабрику собирались строить.
А у них теперь что-то вроде аэродрома. А один напросился и свою тарелку ко мне в
сарай поставил.
— Ты, дед, видимо, на солнце перегрелся.
— Молчи, сопляк! Как с дедом родным разговариваешь? Пойдем, покажу, Фома
неверующий.
Подошли к сараю, и тут дед в нерешительности остановился:
— Понимаешь, они не всем показываются. Тем, кто душой темен или
недоверчив, от тех они прячутся, маскируются, так что ты учти.
Он распахнул ворота, и Борис увидел большую, очень ржавую кровать с
никелированными набалдашниками на спинках.
— Откуда ты притащил эту рухлядь? У тебя, вроде, такой не было.
— Говорят тебе — это тарелка, — дед перешел на шепот, — не доверяют они,
видно, тебе, вот и превратили ее в кровать.
— Но ты ведь тоже кровать видишь?
— И я из-за тебя. Пришел ты недобрый, уставший и насмехающийся, это они
сразу улавливают и прячутся.
— Ну, бог с ней, с твоей тарелкой. Я пойду вздремну, да и тебе не мешало
бы отдохнуть. Ты только бабушке не трави про это, а то она тебе прочистит
мозги.
— Балбес ты этакий! — рассвирепел дед. — Думаешь, тронулся старый
дурень? А ну пойдем, пойдем на пустырь, я тебя с ними познакомлю. Посмотрим, что
ты запоешь.
— Не пойду я, дед. Спать хочу.
— А я говорю, пойдем, — рявкнул тот.
Борис вздохнул и поплелся за ним к забору, проклиная про себя внезапно
спятившего деда, несносную жару и собственную мягкотелость. Они отодвинули две
оторванные снизу доски и выбрались на пустырь. Недалеко от забора среди кустов
вереска расположился у костра цыганский табор. Стояли две палатки, возле них
наваленные в кучу разноцветные узлы, всевозможное тряпье.
— Вот черт, ничего не выйдет, — шепнул дед, — видишь, под цыган
работают.
— Ну и хитрецы, — Борис старался больше не раздражать деда — побесится и
успокоится, — очень удобная форма маскировки.
Но тут он увидел за палатками две точно такие же ржавые кровати с
никелированными набалдашниками, а чуть дальше, у кустов дикой смородины — еще
одну, а за кустами у других палаток — еще добрый десяток кроватей, раскиданных
как попало.
— Неужели они кровати за собой таскают? Впрочем, они, кажется, на
колесиках.
— Это не кровати, а тарелки, — отозвался дед, — я буду говорить, а ты
стой и молчи.
Они подошли к костру. Огромный, устрашающего вида цыган с черной бородой
жарил над огнем целую палку колбасы, нанизанную на железный прут, напоминающий
шпагу. Две женщины в неописуемых одеждах, сидя рядом, кормили детей, еще один
цыган спал, широко открыв рот, а через него по очереди прыгали несколько грязных
оборванных мальчишек.
— Здравствуйте, — заискивающе произнес дед.
— Здравствуй, коли не шутишь, — свирепо зыркнул на него цыган и снова
углубился в созерцание шипящей колбасы.
— А это вот мой внук, в гости приехал, хороший он у меня парень,
ученый!
— Чего же в нем хорошего, — цыган даже не взглянул на Бориса, — ничего
хорошего в нем нет, злой он и любопытный. Ишь как брезгливо нас рассматривает.
Для него мы вроде и не люди.
«Откуда он узнал, как я на них смотрю», — подумал Борис, а вслух
сказал:
— Ошибаешься, дядя, с чего это мне вами брезговать. Да и любопытствовать
тут нечему. Вот разве кровати ваши...
— Ну а раз нет ничего, то и идите отсюда, — вступила одна цыганка, —
ходят всякие и днем и ночью, как будто здесь цирк какой...
— Да вы не сердитесь, товарищи, — опять залебезил дед, — мы просто зашли
поздороваться, спросить, не надо ли чего. Вы же меня знаете, я вон в том доме
живу...
— Тебя знаем, — оборвал деда цыган, — а его нет. Может, он и не внук
тебе никакой, непохож вроде, — цыган по-прежнему не отрывался от колбасы, — да и
глаз у него дурной.
— Ладно, мы пойдем, не будем вам мешать, — дед потянул Бориса за рукав,
— если чего надо, заходите.
— Спасибо, спасибо, — буркнул тот им вслед.
Придя домой, они увидели, что бабушка уже хлопочет в беседке, собирая
ужин. За столом Борис попробовал было заговорить о цыганах, но дед
предостерегающе приложил палец к губам.
«Может, он и не совсем спятил, раз от бабки скрывает, — решил Борис, — а
вдруг тут и правда что-то кроется. Как объяснить, например, такое изобилие
кроватей. Да и дед вроде раньше никогда не болтал по пустякам. Надо подождать до
завтра, может быть, что-нибудь и выяснится».
После ужина Борис, непрерывно зевая, посмотрел телепрограмму, ничего
путного не было, он улегся на диван, накрылся газетой и задремал. Слышал сквозь
сон, как подходила бабушка, требовала, чтобы он разделся и лег по-человечески,
как дед звал собаку и ругался на нее, но проснуться и встать не было сил.
Разбудил его комар, звонко запевший в ухе. Борис сбросил газету и сел.
Было уже совсем темно. Он вышел на крыльцо и увидел на пустыре за забором свет
от костров.
«А что, если я сейчас проберусь к ним, посмотрю, чем они там
занимаются».
Он с трудом нашел в темноте оторванные доски, пролез и крадучись
направился к кустам, за которыми горел костер. То, что он увидел, не столько
поразило, сколько озадачило его. У костра стоял давешний цыган, но выглядел он
совершенно иначе, чем днем. На нем был плотный облегающий камзол с широким белым
воротником в гармошку, на ногах сапоги со шпорами, подстриженная и сильно
урезанная борода выдавалась вперед острым клинышком. Поставив одну ногу на
бревно, а обеими руками опираясь на эфес воткнутой в землю шпаги, он тихо, но
внятно говорил кому-то, стоящему во мраке:
— Вальехо! Все дороги к замку просматриваются с башни, а сам замок
окружен каталонцами. Это не люди, а бешеные собаки, маркиз хорошо заплатил им, и
они за деньги растерзают любого. Но я верю в твою ловкость и смелое сердце. Да
поможет тебе Бог и сегодняшняя темная ночь!
Кто-то укутанный в плащ вышел из мрака, встал перед цыганом на колено,
поцеловал ему руку, потом снова скользнул в ночь. Вскоре Борис услышал
удаляющийся топот лошадиных копыт.
«Наверное, все-таки заметили меня и опять придуриваются», — с досадой
подумал он.
Цыган стоял неподвижно и смотрел в огонь. Тут Борис почувствовал, как
чья-то рука легла ему на плечо, и женский голос прошептал:
— Ты что тут высматриваешь?
Он резко повернулся, чья-то тень мелькнула в сторону, он бросился за ней
и схватил длинные холодные пальцы. Она засмеялась:
— Пойдем к моему костру.
В свете костра он увидел длинное черное платье и огромный красный бант в
волосах. Она, продолжая смеяться, обняла его за талию, подвинула к самому огню,
заглянула в лицо.
— Это ты приходил к нам сегодня днем? — ее глаза, подсвеченные костром,
смотрели с любопытством и без всякого смущения.
— Я. Вместе с моим дедом.
— А ты веришь в любовь с первого взгляда?
— Я как-то никогда об этом не думал, — смущенно забормотал Борис.
— А ты сейчас подумай, — она еще теснее прижалась к нему и опять
заглянула в лицо.
— Право, не знаю, наверно, это несерьезно, если с первого взгляда.
— Ну, конечно, по-вашему надо сначала пуд соли съесть, узнать человека
как следует, а потом влюбиться. Но ведь это уже не любовь, а привычка. Любовь —
она как удар молнии, а если ее нет, то и ничего нет, все остальное сам человек
придумывает.
— Тогда, наверное, большинство людей живет без любви?
— Конечно, а ты как думал? Разве ты прикидываешь предварительно,
прекрасен ли этот костер, горящий в ночи, или эти крупные звезды над головой? Ты
либо видишь эту красоту, либо нет. Люди чаще всего ничего не видят и сочиняют
себе любовь, красоту, разные чувства, а потом стреляются от тоски. Только если
смотришь с любовью, можно действительно увидеть и понять что-нибудь. То, что для
других закрыто.
— Это только вы, цыгане, такие романтики, только этим и живете — любовь,
страсть, черное и белое...
— Какие цыгане! Ты слепой, как новорожденный котенок, и такой же
забавный. Говоришь, как днем, а сейчас ночь. Посмотри, какая ночь и какая
великая загадка скрыта в этих темных кустах и в этих длинных тенях. Эта ночь не
для сна, только сейчас твоя душа может прозреть, и в ней завяжутся первые ростки
мудрости. Хочешь, я тебе спою?
Из темноты вышел человек с гитарой, приглушенно зазвучали первые
аккорды, она закружилась вокруг костра и запела чудесным низким голосом. Тут
Борис почувствовал, как что-то острое уперлось ему в спину. Он испуганно
обернулся и увидел всадника в рыцарских доспехах с копьем наперевес.
— О, чужеземец, — сказал всадник, — почему ты нарушаешь наш покой и
мешаешь отдыхать бедным артистам?
Он копьем толкнул Бориса в грудь, тот попятился, потом повернулся и
побежал, слыша сзади топот копыт и жаркое дыхание лошади. Вслед громко хохотала
цыганка. Борис бросился к забору и с радостью увидел дыру, которую забыл
заложить. Он едва успел проскочить, и тут же копье с силой ударило в забор.
Борис остановился только возле дома, перевел дыхание и с удивлением
почувствовал, что не испытывает никакого страха, даже никакого недоумения,
наоборот, на душе у него легко и радостно. Так радостно, что он вдруг начал
громко и счастливо смеяться. Потом спохватился, что испугает стариков, затих и,
стараясь не скрипеть половицами, прошмыгнул в свою комнату.
Утром он проснулся с тем же ощущением счастья, распахнул окно и долго
смотрел на осыпанный росой сад, на яркие пятна малины в кустах, и думал о том,
как он еще молод, как много ему предстоит прожить, и вместе с тем какое-то
неясное, тревожно-томительное чувство временами пронизывало его, подобное
острому запаху проснувшихся цветов.
«Может, и в самом деле моя душа начала прозревать сегодня ночью?»
Бреясь потом, он услышал странный шум на улице. Выключив бритву, он
выглянул в окно и увидел, как прямо над домом, со свистом рассекая воздух,
проносятся летающие тарелки, очень много тарелок — красных, голубых, синих — их
становилось все больше и больше, они летели к дальнему лесу на горизонте, и
постепенно их свистящий шелест все сильнее начинал походить на торжественную
прекрасную мелодию.
 |
Губин В. Д. |
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 19.03.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать: mailto:vgershov@chat.ru
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/